Book.

И вся холодея и замирая от страха, она по-прежнему зоркими, внимательными глазами вглядывается в полутьму. Постепенно затихают вокруг нее вечерние звуки… Прекращается шепот сонных девушек… Воцаряется обычная ночная тишина… Вот только вздохнул во сне кто-то… да тихо вскрикнул в противоположном конце спальни, и все снова затихло в тот же миг.

Снова тишина…

— Неужели же и сегодня?.. Как вчера, как третьего дня, как и в субботу опять… Неужели опять? — с тоской и страхом думает Дуня.

И жуткое раскаяние охватывает все ее существо.

Зачем хоронилась она ото всех?.. Зачем не поведала Дорушке? — твердит ей ее внутренний голос…

Но замирая от ужаса, с холодными капельками пота на лбу, Дуняша уже не слушает его…

Тихо, чуть слышно скрипнула дверь, смежная с умывальной, и через порог спальни перешагнула «она».

Дуня снова, как и в те три предыдущие ночи, увидела невысокую, довольно плотную фигуру женщины, с головы до ног одетую во что-то черное, длинное, покрывающее ее с головой.

С похолодевшими от ужаса конечностями, во все глаза Дуня глядит на незнакомку, как будто завороженная ею, не смея оторвать взгляда от ее черной фигуры…

Черты лица женщины расплываются в полутьме; только темные точки зрачков горят среди общего бледного тона.

Затаив дыхание, глядит без устали Дуня…

Как и в те три предыдущие ночи, черная фигура метнулась привычным ей уже путем, мимо ряда кроватей, мимо Дуни и остановилась у крайней, совершенно тонувшей во мраке постели… Дуня знает, что там, на этой постели, спит Соня Кузьменко.

Черная фигура мелькнула еще раз и опустилась, словно присела за постелью Сони. Только конец ее черной одежды предательски торчит теперь из-за спинки кровати, и Дуне кажется, что бледные руки незнакомки поднялись над Соней и легли ей на плечи, на горло, на грудь…

«Она задушит ее!» — вихрем промелькнуло в голове девочки, и вне себя Дуня рванулась с постели.

Последней полусознательной Дуниной мыслью было броситься будить Антонину Николаевну, помещение которой находилось по другую сторону умывальной комнаты. Едва владея собою, девочка бросилась к двери.

— Ты зачем? — раздался в тот же миг чей-то властный топот за ее плечами, и две сильные руки схватили ее плечи.

— Молчи! Молчи, ради господа! Храни бог, если еще кого-нибудь разбудишь! — и бледное лицо рыжей Варварушки очутилось перед лицом Дуни.

— Нянюшка, что же это? — могла только произнести дрожащими губами девочка.

— Ах, Дунюшка, Христа ради, молчи! — убедительно и моляще зашептал снова над ней Варварушкин голос, исполненный трепета, — не мешай ты, ради господа, свершиться тому, что он, милостивец небесный наш батюшка, соизволил повелеть!

— Да что же это? Кто она, эта «черная»? — волнуясь и трепеща, в свою очередь вопрошала Дуня.

— Девонька, успокойся, милая! Не пугайся. Монашка это… Из нашего города монашка, мать Хиония… Сестрицей мне родной приходится она. Пострижена в обители уже с десяток лет… Не раз… Сонюшке я о ней еще, как вы все в стрижках были, рассказывала, ну и возгорелась к ней Сонюшка и к ее житью святому. Сызмальства потянуло в монастырь нашу Кузьменко… А как подросла, все пуще и пуще стала туды рваться… Меня Христом богом умолять зачала: «Отпиши твоей сестре, Варварушка, чтоб за мной приезжала. Хочу, говорит, тишком в обитель убечь». «Зачем же, — говорю, — тишком, Сонюшка, попроситься тебе бы у Катерины Ивановны, чин чином, по-хорошему». А она это, как заплачет: «Не пускает меня она, сколько раз просилась… И молода-то я, и неопытна, и слаба здоровьем, не вынесу будто, — говорит, — и регентом меня над хором опять Онуфрий Ефимович к тому же поставил. Кому клиросом управлять без меня?.. Нет, уж я тишком лучше, — говорит, — потому добром не пущают». И тут, как нарочно, мать Хиония приехала в Питер сюда со сборами. Пуще разгорелась Сонечка. Устроить повидаться с нею молила меня со слезами… Ну, что было делать, согласилась я… Грех, думалось мне, влечению душеньки ее чистой препятствовать. И четыре ночи подряд приводила к ней Хионию… Потому днем бы не допустили… У нас строго, сама знаешь. А тут еще про Сонюшкино желание весь приют знает…

— Когда же она уйдет отсюда? — чуть слышным шепотом осведомилась Дуня.

— А ты, девушка, зря не болтай… — строго оборвала Дуню нянька. — Тогда и уйдет, когда приступит ее время; ты вот что, ложись-ка почивай, а коли про чего услышишь, один ответ давай! Знать не знаю, ведать не ведаю… Ни о какой монашке не слыхала… Помни, девушка, иначе погибель Соне придет. Пожалей ты ее, ради господа, невинную чистую душу не погуби… Ведь умрет она от тоски по монастырю, совсем изведется бедная.

— Не бойся, Варварушка, все сделаю, как ты велишь, — согласилась Дуня и сразу замолкла, сраженная неожиданностью.

На пороге умывальной стояла уже не одна, а две черные фигуры. Плотная пожилая женщина с лицом, как две капли воды похожим на лицо Варварушки, и Соня Кузьменко, одетая в черную скромную одежду монастырской послушницы и черным же платком, плотно окутывавшим голову и перевязанным крест-накрест на груди. При виде Дуни она попятилась было назад, но ободряющий голос Варварушки успокоил ее.

— Не бойся, Сонюшка, иди со Христом… Дуня — добрая душа, понимающая, она не выдаст.

— Прощай, Дуня! — произнесла Кузьменко и низким монашеским поклоном, исполненным неизъяснимого смирения, поклонилась подруге. Потом таким же поклоном склонилась и перед Варварушкой. И не выдержав, кинулась в ее объятия.

— Спасибо тебе… Век за тебя господа нашего молить буду! Спасибо! — страстным шепотом роняла она.

А минуту спустя ее высокая, тонкая фигурка вместе с матерью Хионией и провожавшей их Варварушкой исчезла за дверью…

На другое же утро обнаружилось сразу исчезновение Сони. Бросились искать ее по всему приюту, в подвалах, на чердаке, в саду… Нигде не оставалось никаких следов девушки… Догадливая Варварушка сумела так вывести окольными путями ночную посетительницу, что никто не приметил беглянок.

Весь приют стал на ноги, переполошился, заволновался… Дали знать полиции… снарядили сторожа и служанок в город на поиски беглянки… Соня не находилась…

Тайна приютской «подвижницы» была в надежных руках няньки и Дуни.

Только на другой день посыльный принес заболевшей от волнения Екатерине Ивановне письмо от Сони, где девушка слезно молила «ради Христа добрую благодетельницу» не возвращать ее в приют, не отнимать у нее последней радости, не лишать давно желанной и теперь исполненной заветной мечты.

В этом же письме, умалчивая о сочувствии Варварушки, Соня писала, что поступила в монастырь, пока послушницей, потом же надеется удостоиться и монашеского чина. В трогательных выражениях она умоляла ненаглядную Екатерину Ивановну простить ее… Слала поклоны надзирательницам, Софье Петровне и подругам.