«Куда торопишься, Джонси?»
«Ведь ты не уйдешь, ничего не сказав друзьям, правда?»
Пол остановился, медленно повернулся. Из завесы тумана медленно вышли две фигуры, большая и маленькая. На одном из расплывчатых лиц что-то блеснуло.
— Ф-Финч? Маллит?
Большая фигура расхохоталась:
— Мы пришли показать тебе дорогу домой.
Рассеявшийся было ужас нахлынул вновь. Пол шагнул к золотому сиянию.
— Не делай этого! — резко бросил Финч и уже мягче добавил: — Брось, старина, не усложняй себе жизнь. Если вернешься по-хорошему, мирно… так уж и быть, скажем, что у тебя был шок после взрыва. Может, тебя даже отправят ненадолго в госпиталь, чтобы ты пришел в себя.
— Я… не хочу возвращаться.
— Значит, дезертируешь? — Маллит приблизился. Он казался крупнее обычного, поразительно округлым и странно мускулистым. Рот не мог полностью закрыться, в нем было слишком много зубов. — Скверно, очень даже скверно.
— Будь разумным, Джонси. — Стеклышки очков Финча поблескивали, не давая разглядеть глаза. — Не делай себе хуже. Мы же твои друзья. Мы хотим тебе помочь.
Полу стало не хватать воздуха. Голос Финча словно притягивал.
— Но…
— Знаю, тебе нелегко пришлось. В голове все перепуталось. Даже показалось, будто сходишь с ума. Тебе просто надо отдохнуть. Выспаться. Мы о тебе позаботимся.
Финч прав, отдых ему нужен позарез. Они ему помогут. Конечно, помогут. Они друзья. Пол пошатнулся, но не отступил, когда они приблизились. Золотое сияние за спиной замерцало и слегка потускнело.
— Дай мне то, что у тебя в руке, старина. — Голос Финча звучал успокаивающе, и Пол поймал себя на том, что протягивает ему перышко. — Правильно, давай его сюда. — Золотой свет еще больше потускнел, отраженный блеск на очках тоже стал слабее, и Пол сумел заглянуть за стекла. У Финча не было глаз.
— Нет! — Пол отпрянул и взмахнул руками. — Оставьте меня!
Фигуры перед ним заколыхались, исказились. Финч стал еще более тощим и похожим на паука, а Маллит начал разбухать, пока его голова не исчезла между плеч.
— Ты принадлежишь нам! — крикнул Финч. Теперь он совсем не напоминал человека.
Пол Джонас крепко сжал перышко, повернулся и прыгнул в золотой свет.
СЕТЕПЕРЕДАЧА/НОВОСТИ: Угроза рыбьей чумы в Тихом океане.
(Изображение: шотландские рыбаки вытряхивают сети в порту.)
ГОЛОС: Паразиты-динофлагеллаты, десять лет назад погубившие сотни миллионов особей промысловых рыб в Северной Атлантике, возвращаются, мутировав, на рыбные промыслы, но уже Тихого океана.
(Изображение: мертвые рыбы с изъеденной язвами кожей.)
ГОЛОС: Представители ООН выражают опасения, что эта форма организмов может оказаться устойчивой к искусственному вирусу, остановившему кровавое царство динофлагеллат в прошлый раз…
Стивен лежал неподвижно, утонув в мутных глубинах пластмассовой палатки, как муха в янтаре. Трубки вставлены в нос, в рот, в вены. Рени казалось, что он медленно становится частью больницы. Еще одной машиной. Приспособлением. Она стиснула кулаки, борясь с приступом отчаяния.
Ксаббу вложил руки в перчатки защитной камеры, вопросительно глянул вверх, на Рени. Она молча кивнула, не доверяя собственному голосу.
— Он очень далеко, — прошептал бушмен. Странно было видеть его светлое лицо за пластиковым щитком. Рени внезапно ощутила укол страха, пробивший даже отчаяние и ужас от неизменной комы брата. ВР, карантин — она только и показывает Ксаббу новые способы отчуждения. Не противно ли ему это? И не ослабеет ли его дух?..
Она отринула эту мысль. Ксаббу был самым устойчивым психически, самым нормальным человеком, которого она знала. Она испугалась, потому что ее брат и ее друг были одного роста и оба — запакованы в многослойный пластик. Ее терзала собственная беспомощность. Она сделала шаг и дотронулась до плеча Ксаббу. Его рука касалась Стивена, ее пальцы — плеча бушмена, значит, Рени касалась Стивена — по цепочке.
Пальцы Ксаббу скользили по спокойному лицу Стивена — движения их были точны и легки, словно он делал что-то, а не просто поглаживал больного, — потом двинулись по шее к грудине.
— Он очень далеко, — повторил Ксаббу. — Это похоже на глубокий шаманский сон.
— Что-что?
Ксаббу не ответил. Рука его лежала на груди Стивена, а Рени продолжала стискивать плечо бушмена. Долгое мгновение живая цепочка оставалась неподвижна. Потом Рени ощутила легкое шевеление под мешковатым энкостюмом. Ксаббу начал покачиваться. Тихие звуки, как мерное гудение и стрекотание насекомых в траве, поднимались и смешивались с механическим гулом системы жизнеобеспечения. Только через пару секунд Рени поняла, что бушмен поет.
Когда они выходили из госпиталя, Ксаббу был тих. На остановке он остался стоять, а Рени шлепнулась на скамейку и уставилась на проезжающие машины, точно пыталась отыскать в их движении ответ на какой-то очень сложный вопрос.
— Шаманский сон трудно объяснить, — сказал наконец Ксаббу. — Я бывал в городских школах. Они называют это «самогипноз». Но я могу сказать и как это зовется в болотах Окаванго: шаман уходит туда, где может говорить с духами и даже с богами. — Он прикрыл глаза и помолчал чуть-чуть, словно готовясь войти в транс. Потом открыл глаза и улыбнулся. — Чем больше я узнаю о науке, тем больше уважаю мудрость своего народа.
Подкатил автобус, отрыгнул группку измученных пассажиров, поковылявших, или пошаркавших, или похромавших к больнице. Рени, прищуриваясь, вглядывалась в автобус, пока не разобрала номер маршрута. Не тот. Она отвернулась, почему-то разозлившись, неспокойная, как небо перед бурей.
— Если ты имеешь в виду, что наука бесполезна, я не согласна… если ты не о медицине. Эта уж точно никому не нужна. — Рени вздохнула. — Нет. Это несправедливо.
Ксаббу покачал головой.
— Я не это имел в виду, Рени. Это трудно выразить. Чем больше я узнаю об открытиях ученых, тем больше уважаю то, что мой народ уже знает. Мы пришли к этим знаниям иным путем: не в закрытых лабораториях, не при помощи машин, что думают за нас, — но миллион лет проб и ошибок тоже чего-то стоит, особенно в болотах Окаванго или пустыне Калахари, где ошибка, скорее всего, не испортит опыта, а убьет ошибившегося.
— Я не… о каких знаниях ты говоришь?
— О мудрости наших родителей, прародителей, предков. Наверное, каждый из нас должен в своей жизни отвергнуть ее и лишь затем — признать. — Улыбка вернулась на его лицо, но едва заметная и задумчивая. — Как я сказал, это трудно объяснить… а вы устали, друг мой.
Рени откинулась на спинку скамейки.
— Устала. Но дел еще много.