Ксаббу улыбнулся, глядя на многобашенного спрута.
— Так вот он каков.
— Выделенка, — бросила Рени. — Ее и держись, если только не придется отвечать на вопросы. Как только закончишь фразу — переключайся обратно. И не бойся, что промедлишь с ответом, — я уверена, что у них тут хватает клиентов с замедленными рефлексами.
Они медленно поплыли вперед, к мерцающему и переливающемуся фасаду.
— Почему никого нет? — спросил Ксаббу.
— Это не та часть Внутреннего Района, куда приходят поглазеть. Посетители «Мистера Джи», думаю, перелучаются прямо внутрь. Готов?
— Думаю, да. А вы?
Рени поколебалась. Вопрос мог быть и риторическим, но на бушмена это не похоже. Осознав, что напряжена до звона в нервах, Рени сделала несколько глубоких вдохов и постаралась расслабиться. Зубастая пасть над входом шлепала красными губищами, словно нашептывала нечто искушающее. Раньше клуб звался «Улыбка мистера Джинго». Почему они сменили имя, но оставили эту жуткую гримасу?
— Это дурное место , — внезапно произнес Ксаббу.
— Я знаю. И ты не забывай.
Рени резко разжала кулак, и мгновение спустя они уже стояли в сумрачном вестибюле, где вместо стен были кривые зеркала в золотых рамах. Оглядываясь, Рени обратила внимание, что задержка — провал между действием и противодействием, характерный для сложных ВР-симуляций, — почти отсутствовала. Вполне убедительная имитация реальной жизни. Проработка деталей тоже впечатляла. В вестибюле они находились одни, но в зеркалах их окружали тысячи танцующих призраков — фигуры мужчин, женщин, зверей плясали вокруг кривых отражений двух симов. Отражениям, кажется, нравилось.
— Добро пожаловать к «Мистеру Джи». — Сказано было по-английски со странным акцентом, но хозяин голоса не отражался ни в одном из зеркал.
Рени обернулась. За ее спиной стоял высокий, элегантно одетый белый мужчина и улыбался. Он поднял руку в перчатке, и зеркала исчезли. Теперь они стояли втроем в луче света, пронзающем бесконечную тьму.
— Как хорошо, что вы пришли к нам. — Голос звучал у самого уха. — Откуда вы?
— Из Лагоса, — чуть задыхаясь, вымолвила Рени. Она надеялась, что ее голос, транспонированный на октаву ниже, чтобы соответствовать мужской личине, не покажется швейцару писклявым. — Мы… мы много слышали об этом месте.
Мужчина улыбнулся еще шире и коротко поклонился.
— Мы гордимся своей всемирной известностью и всегда рады приветствовать гостей из Африки. Вы, конечно, совершеннолетние?
— Разумеется. — Произнося это слово, Рени понимала, что цифровые пальчики сейчас ощупывают ее мнимую личность, но не слишком тщательно — в таких местах от личины требуется лишь достоверность. — Я показываю приятелю достопримечательности Внутреннего Района — он тут впервые.
— Превосходно. Вы нашли подходящее место.
Разодетый швейцар перестал их задерживать — это означало, что их удостоверения личности проверены. Он отвесил театральный поклон, и в черноте отворилась дверь — прямоугольная дыра, откуда сочился дымно-алый свет и выплескивался шум: громкая музыка, смех, голоса.
— Наслаждайтесь, — посоветовал он. — И приводите друзей.
Он исчез. Рени и Ксаббу вплыли в алый свет.
Музыка потянулась к ним, как псевдоподия невидимой, но ощутимой огромной амебы. Она походила на громовой свинг-джаз прошлого века, но порой ее передергивало, сбивало с темпа в тайном, глубинном ритме — так бьется сердце идущего по следу хищника. Мелодия гипнотизировала; Рени поймала себя на том, что мурлычет вслух, еще до того, как разобрала быстро пришедшие на ум слова.
— Так отправляйся же в полет…
пел кто-то, пока на заднем плане стонал и грохотал оркестр.
— Улыбка станет приглашеньем —
Решенье
Твое на праздник приведет…
Зал был невозможно огромен — чудовищный восьмиугольник, залитый алым светом. Колонны по углам — каждая размером с небоскреб — исчезали в тени под потолком; усеивавшие их вертикальные ряды ламп сходились в перспективе, пока расстояние не стягивало их в единую огненную нить. А еще выше, где и эти огни гасли в неизмеримой высоте, кувыркались и извивались в черноте фейерверки.
В дымном воздухе плясали лучи прожекторов, двигая по бархатным стенам ускользающие ярко-красные эллипсы. Сотни лож теснились между колоннами, по балконам — по дюжине ярусов балконов, уходящих в клубящийся вверху дым. Паркетный пол покрывала бесконечная поросль столов-поганок, между ними, как бильярдные шары, скользили серебряные фигурки — официанты и официантки, тысяча, две тысячи, больше, двигавшиеся бесшумно и быстро, как капли ртути.
В центре неимоверного пространства, на сцене, вращающейся в воздухе, как положенное набок карнавальное чертово колесо, находился оркестр. Музыканты были одеты в строгие черные с белым костюмы, но в них самих не было ничего строгого. Карикатурно вытянутые плоские фигурки колыхались, плыли под музыку, как безумные тени. Некоторые вырастали, пока их взгляды не упирались в самые верхние ярусы балконов. Блестящие зубы-надгробия щелкали перед посетителями, которые визжали от радости, убираясь в более безопасное место.
Не менялась только певица в белом платье, примостившаяся на дальнем краю вращающейся сцены. Музыканты-тени клубились вокруг нее, сияющей как кусочек радия.
—… Так запевай без сожаленья,
пела она. Голос ее был неприятен и в то же время притягателен; он дрожал, как голосок ребенка, которого не пустили спать, и он вынужден смотреть, как взрослые напиваются.
— Без грусти и без суеты —
Мечты
Твои найдут здесь отраженье…
Певица была лишь искоркой в сердце циклопического зала и безумного оркестра, но Рени долго не могла отвести от нее взгляд. Огромные черные глаза на бледном лице придавали ей мертвенный вид. Каскад белокурых волос в половину роста и белое платье с широкими рукавами делали певицу похожей на райскую птичку.
— Начинай,
Запевай,
Свой порок выбирай,
Вот рок,
Наш рок,
Карнавала порог…
Певицу качало тяжелым ритмом, как ураганом голубку. Глаза ее были закрыты, как у человека, впавшего в транс… Впрочем, на транс это было не похоже. Рени никогда не видала такой безысходности на человеческом лице, и все же певица сияла, полыхала — как лампочка под высоким напряжением, готовая вот-вот взорваться.
Медленно, почти неохотно, Рени потянулась к Ксаббу, нашарила его руку и крепко сжала.
— Ты в порядке?
— Это… довольно странное место.