«Дерьмо. — Второй коп разглядывал фото. — Дерьмо, дерьмо и еще раз дерьмо».
«Что-нибудь да всплывет, — почти убежденно произнес первый. — Эти психи всегда на чем-нибудь прокалываются. Сам знаешь, становятся самоуверенными или окончательно сходят с ума».
Бог шевельнул пальцами, куб сжался и превратился в искорку. Долгое молчание нарушалось лишь стонами коленопреклоненных жрецов.
— Я с тобой уже говорил на эту тему, — проговорил он наконец.
Анубис промолчал.
— Меня возмущают не результаты твоих порывов, — продолжил бог, впервые за все время не сдерживая гнева в голосе. — У всех художников есть свои причуды, а тебя я считаю художником. Но мне не нравится твоя методология. Ты упорно рекламируешь свои особые таланты способом, который может тебя выдать. Сам знаешь, тебя ведь неоднократно исследовали в тех институтах. И вскоре может настать день, когда даже скудоумная австралийская полиция догадается с ними связаться. Но хуже всего то, что теми подписями ты, пусть даже косвенно, рекламируешь то, что для меня гораздо важнее, чем для тебя. Не знаю, много ли ты, как тебе кажется, знаешь о моей работе, но Сангрил — не шутка и не повод для хихиканья. — Бог встал, и на мгновение его окутала расплывчатая, искрящая молниями тень. Его голос загремел. — И запомни накрепко: если ты скомпрометируешь мой проект, я расправлюсь с тобой быстро и окончательно. А если подобная ситуация повторится, то вся твоя защита разлетится, как солома под порывом ветра!
Осирис уселся на трон.
— В остальном же я тобой доволен, и мне больно тебя укорять. Смотри, чтобы такое не повторилось. Найди другой способ сбрасывать напряжение. А если угодишь мне, то узнаешь, что есть награды, которые ты даже не в силах вообразить. И я не преувеличиваю. Ты меня понял?
Шакалья голова поникла, словно ее владелец безмерно устал. Бог присмотрелся, отыскивая признаки несогласия, но увидел лишь страх и подчинение.
— Хорошо, — сказал он. — Тогда наша встреча завершена. И жду от тебя очередного отчета по проекту «Небесный Бог». На следующей неделе?
Анубис кивнул, но глаз не поднял. Бог скрестил руки, и Посланник Смерти исчез.
Осирис вздохнул. Очень и очень старый человек внутри бога устал. Разговор с подчиненным прошел неплохо, но настало время поговорить с темным, с Другим — единственным существом в мире, которого он боялся.
Работа, работа и еще раз работа, которая уже не доставляет удовольствия. Лишь Грааль сможет оправдать сердечные боли и столько страданий.
Смерть негромко выругалась и принялась за дело.
СЕТЕПЕРЕДАЧА/НОВОСТИ: Шесть держав подписывают Антарктический пакт.
(Изображение: ошметки металла, разбросанные по льду.)
ГОЛОС: Обломки реактивных истребителей останутся немыми свидетелями краткого, но имевшего катастрофические последствия Антарктического конфликта. Представители шести держав, чьи разногласия относительно прав на рудные разработки привели к столкновению, встретились в Цюрихе, чтобы подписать договор, восстанавливающий статус Антарктики как международной территории…
Рени встретилась с Ксаббу на автовокзале Пайнтауна. Завидев ее, бушмен вскочил, точно она готова была исчахнуть на месте, а не просто переводила дыхание после подъема по ступенькам.
— С вами все в порядке?
Рени отмахнулась — садись, мол — и шлепнулась на сиденье сама.
— Нормально. Только одышка небольшая. Я давно на улицу не выходила.
Он нахмурился.
— Я мог бы вас встретить.
— Знаю. Поэтому и не позволила тебе этого. Ты уже три раза тащился до моей многоквартирки, пока я… болела. А мне всего и дел что влезть в местный автобус. Десять минут. — А Ксаббу ехать из Честервилля больше часа.
— Я за вас волнуюсь. Вам было очень плохо.
Его озабоченный взгляд был почти суров, точно Рени была непослушной девочкой, играющей на стройке. Она рассмеялась.
— Я же говорила, у меня был не инфаркт, а приступ аритмии. Я уже в порядке.
На самом деле Рени не хотела, чтобы за нее волновались, не хотела признавать свою слабость — слабости она не доверяла. Кроме того, ей неловко было взваливать на своего друга груз ответственности. Курсовую он закончил, так что учебного времени он не терял, но деньги его утекали, пока она бессовестно пользовалась его добротой. Только то, что его жизнь тоже находилась под угрозой, заставило Рени потащить его сегодня с собой.
«А ведь это я со своими проблемами его подставила», — подумала она тоскливо.
— И что ты будешь делать теперь, когда закончил курс? — спросила она. — Пойдешь в аспирантуру?
Тонкие черты его лица тронула меланхолия.
— Не знаю, Рени. Я думаю… я еще многого не знаю. Я рассказал вам о своих планах, но теперь вижу, что мне еще далеко до их осуществления. И еще… — Он перешел на заговорщический шепот, окинув взглядом проход, точно выискивал шпионов. — И еще я думаю о том… что мы видели. Когда были в том месте.
С оглушительным лязгом коробки передач автобус завернул за угол. Рени улыбнулась. Шпику в таком шуме пришлось бы по губам читать.
— Если я могу помочь чем-то, — сказала она, — только скажи. Я тебе обязана. Может, я смогу пробить для тебя грант [20] …
Бушмен решительно покачал головой.
— Дело не в деньгах. Все немного сложнее. Хотел бы я, чтобы это была городская проблема, — тогда я мог бы обратиться к друзьям и найти городской ответ. Но там, где я обитаю сейчас, я должен найти решение сам.
Пришла очередь Рени покачать головой.
— Не понимаю.
— Я тоже. — Ксаббу улыбнулся, прогоняя печаль, но Рени заметила его усилие, и ей самой взгрустнулось. Чему же он научился в Дурбане и других местах, где жили, как он называл их, горожане? Обманывать, скрывать свои чувства под маской?
«Спасибо еще, что в этом он плохой ученик. Пока».
Автобус вскарабкался на перевал. Ксаббу глядел в окно. Внизу простиралась извилистая река национального шоссе номер 3, даже в такой ранний час забитая автомобилями, как гнилое бревно — термитами.
Испытывая неожиданное отвращение к этим признакам современной цивилизации, которые обычно принимала как должное, Рени отвернулась от окна и принялась разглядывать других пассажиров. Большинство составляли чернокожие женщины средних лет, направлявшиеся в Клооф и другие богатые северо-восточные пригороды, где работали прислугой, как десятилетиями работали их предки, и до освобождения, и после. Ближе всех сидела пухленькая женщина, намотавшая на голову традиционный, вышедший уже из моды платок. Выражение ее лица человек, менее знакомый с ним, чем Рени, мог бы счесть безразличным. Легко было понять, как южноафриканцы прежних времен апартеида, сталкиваясь с этим бесстрастным взглядом, вкладывали в него любой смысл, какой считали подходящим, — апатия, глупость, даже потенциал разрушительного насилия. Но Рени выросла среди таких женщин. Это выражение они носили на лицах, как стандартную маску. Дома, или в лавке, или в чайной они легко смеялись и шутили. Но когда работаешь со вспыльчивыми белыми, куда легче не выказывать никаких чувств — чего белый босс не видит, на то и не обидится, или не почувствует жалости, или — что еще хуже — не станет изображать дружелюбия там, где неравенство делает его невозможным.