В душе Тинрайта вспыхнула надежда. Может быть, его отпустят?
— Необходимо узнать, где он достал золотой долфин, которым заплатил так называемому поэту, — продолжал Броун. — Я думаю поместить помощника трактирщика в помещение для стражников, где за ним хорошо присмотрят. Но вот нужно ли нам, чтобы этот второй ходил по тавернам и болтал о том, что видел здесь? — Броун нахмурился. — Подозреваю, вы не позволите мне просто убить его.
У Тинрайта перехватило дыхание. Оставалось только надеяться, что это шутка. Он почувствовал себя лучше, когда принцесса отрицательно покачала головой.
— Плохо, — заметил Броун, — нам не нужны подобные бездельники. Их в Южном Пределе бесчисленное множество.
— Меня совершенно не интересует тот, кто писал письмо. — Бриони в упор смотрела на Джила, и Тинрайт почувствовал укол ревности. — Вряд ли поэт имеет какое-то отношение к делу. Помощник трактирщика не умеет писать, потому попросил другого человека сделать это. Отправьте его домой и пригрозите отрубить голову, если он скажет хоть слово. А мне нужно подумать.
Тинрайт вдруг осознал несколько неприятных истин. Если он вернется в «Квиллер Минт», его вскоре ожидает визит обиженного стражника и хорошая трепка за то, о чем он даже не помнит: пьянки с Хьюни всегда заканчивались полной потерей памяти. Стоила ли такого отбитая у солдата девушка? Глядя на стражника, этого не скажешь. Но поскольку золотой долфин конфискован, Тинрайт не мог перебраться на ночлег в другое место. Не было у Мэтти и знакомой дамы, чтобы приютила его на время. Разве что Бриджит. Но та сама живет в трактире. Наступили холода, и на улице теперь не переночуешь.
Тинрайту стало жаль себя. Он подумал, не сочинить ли историю, чтобы выставить себя более значительным — словно и он обладает таинственными сведениями, как помощник трактирщика. Но одного взгляда на огромного Броуна хватило, чтобы отказаться от этой мысли. Похоже, Джил действительно знал нечто, чего знать не следовало. У Тинрайта не было в запасе ничего подобного, и ему не провести коменданта. Мэтти пристально посмотрел на расстроенную принцессу, и в голове у него внезапно родилась идея. Тинрайт подумал, уж не Зосим ли вдохновил его, решив возместить ущерб от своего предыдущего благодеяния… Поэт грохнулся на колени.
— Моя госпожа! — Он старался говорить самым искренним голосом: это всегда помогало ему добывать пищу и выпивку. — Ваше высочество, могу ли я попросить вас выслушать меня? Я понимаю, я слишком ничтожен и испытываю ваше терпение, но прошу хотя бы несколько минут…
Она на него взглянула. Уже хорошо.
— Говорите.
— Я поэт, принцесса, и поэт скромный. Мой дар нечасто вознаграждается, но знающие люди подтвердят, что я неплохо пишу. — Принцесса начала терять интерес к нему, поэтому он постарался быть кратким. — Я пришел сюда, дрожа от страха. Моя попытка оказать услугу неграмотному приятелю причинила вам с братом боль. Я сломлен…
— Если проговоритесь о том, что здесь слышали, тогда вы точно будете сломлены, — горько улыбнулась Бриони.
— Умоляю, выслушайте меня, ваше высочество. Выслушайте вашего ничтожного слугу. Вы заняты заботами государства, поэтому, по всей видимости, не слышали панегирика, что я сочиняю в вашу честь.
На самом деле эта идея пришла ему в голову только что. Еще вчера он и не собирался писать ничего подобного.
— Панегирик?
— Да. Дань вашей несравненной красоте. — Заметив выражение лица принцессы, поэт быстро добавил: — Но в особенности — вашей мудрости и доброте. И вашему милосердию.
Она улыбнулась, но несколько саркастически.
— Сейчас, когда я сижу здесь и наслаждаюсь счастьем вашего присутствия, а не только боготворю вас издалека, как луну на небе, — вдохновенно продолжал поэт, — я со всей ясностью понимаю, что моя главная идея абсолютно верна. Вы действительно… действительно…
— Действительно — что? — Принцессе надоело ждать.
— Само воплощение Зории, богини-воительницы и покровительницы мудрости.
Вот. Оставалось лишь надеяться, что он угадал. Что ее странный наряд и обращение к богине не случайны.
— В молодости я часто грезил об отважной дочери Перина, но даже в мечтах блеск богини ослеплял меня, и я не мог рассмотреть ее черты, — говорил Мэтти. — Зато теперь мне явлен ее истинный лик. Она возродилась в виде девственной принцессы Южного Предела.
Тинрайт испугался собственных слов. Не слишком ли далеко он зашел? Принцесса вовсе не выглядела польщенной, как он надеялся. Но она не рассердилась. Он задержал дыхание.
— Думаете, стоит его побить, прежде чем отправить обратно? — спросил Броун.
— Честно говоря, — сказала Бриони, — он… меня позабавил. Меня уже давно никто не веселил, а сейчас я чуть не рассмеялась. В наши дни это редкий подарок. — Она осмотрела Тинрайта с ног до головы. — Вы хотите быть моим поэтом? И сообщать миру о моих достоинствах?
Он не совсем понимал, что происходит, но не хотел тратить время на выяснение истины.
— Да, моя госпожа, моя принцесса. Это моя давняя мечта. Безусловно, ваше покровительство сделает меня самым счастливым человеком на земле, самым обласканным судьбой поэтом Эона.
— Покровительство? — Она приподняла бровь. — Что это значит? Деньги?
— Конечно нет, моя госпожа! — «Всему свое время», — подумал он про себя и пояснил: — Бесценным благодеянием станет сама возможность лицезреть вас — на расстоянии, конечно! — чтобы лучше написать мою поэму. Я пишу ее долгие годы, ваше высочество, это труд всей моей жизни. Но поскольку я видел вас лишь изредка, на праздниках, мне было трудно. Позвольте мне наблюдать за вами — хотя бы через головы людей в зале, где вы мудро управляете счастливым народом Южного Предела. Такая милость достойна самой богини Зории.
— Иными словами, вы хотите поселиться в замке? — уточнила Бриони, и ее улыбка стала по-настоящему веселой. — Броун, узнайте, не приютит ли его Пазл. Они могут составить друг другу компанию и жить в одной комнате.
— Принцесса Бриони!… — воскликнул Броун, которому ее слова явно не понравились.
— Я хочу поговорить с братом. Мы с вами встретимся перед заходом солнца, лорд комендант. — Она направилась к выходу, но в дверях остановилась и снова посмотрела на Тинрайта. — Прощайте, поэт. Надеюсь вскоре услышать вашу поэму. Буду ждать с нетерпением.
Глядя на уходившую Бриони, Мэтти Тинрайт пытался понять, был этот день лучшим или худшим в его жизни. Ему хотелось думать, что лучшим. Однако его не отпускало чувство, какого не должно быть у человека, только что назначенного придворным поэтом.
Вансен думал, что Коллум Дайер способен идти за призрачным войском, как слепой за солнцем, несмотря на утонувший в тумане лес и неясно различимую извилистую дорогу. Капитану казалось, что Коллум держался вполне уверенно, хотя само поведение гвардейца исключало понятие уверенности. Он напоминал безумца: покачивался, бормотал что-то себе под нос, словно кающийся грешник, следующий за огромной куклой бога Керниоса в дни Великой смерти.