— Боже мой, Майк. — Голос матери звучал испуганно, но было слышно, что она пытается поцеловать отца, а тот ей не дает. — Я и не думала, что все так плохо. Этот странный старик…
— Да, этот старый ублюдок. Больше я ничего не могу тебе рассказывать, милая, не имею права. Поэтому то, что случилось с Кристабель, случилось очень не вовремя, так, наверное.
Последовало продолжительное молчание.
— И что мы будем делать с нашей малышкой?
— Я не знаю. — Раздался звон стекла. Папа собирал осколки того, что разбил. — Но я смертельно боюсь, а то, что она не хочет ничего рассказывать, усугубляет ситуацию. Я не думал, что она врунья, Кейлин, никогда не думал, что у нее могут быть подобные секреты.
— Меня это тоже пугает.
— Поэтому нужен домашний арест. Она не будет никуда ходить без нас, пока мы все не узнаем. Сейчас пойду поговорю с ней еще раз.
Последнее, что услышала Кристабель, вылезая из кладовки, были слова матери:
— Будь с ней помягче, Майк. Она еще ребенок.
Кристабель лежала на кровати, притворяясь, что еще спит, и слушала шаги отца на лестнице: топ, топ, топ. Иногда, когда она так же лежала, ожидая, когда папа придет поправить одеяло и поцеловать ее на ночь, она ощущала себя принцессой из «Спящей красавицы», ожидающей прекрасного принца, который должен сначала преодолеть колючие заросли. А иногда она воображала, что в доме есть привидения и одно из чудовищ подкрадывается к ее двери.
Он тихо вошел и сел на краешек кровати.
— Кристабель, проснись, милая.
Она притворялась, что с трудом просыпается. А сердце билось так, будто бы она только что бежала.
— Что?
— Почему ты такая красная? — забеспокоился отец. — Ты не заболела?
Он положил ладонь ей на лоб. Ладонь была прохладной, твердой и очень, очень тяжелой.
— По-моему, со мной все в порядке.
Кристабель села. Ей не хотелось смотреть на отца, потому что она знала — сейчас он внимательно смотрит на нее.
— Послушай, Кристабель, детка. Я хочу, чтобы ты кое-что поняла. Это касается твоих очков-сказочников. Мы с мамой не сердимся на тебя и не думаем, что ты плохая, мы расстроены, потому что боимся за тебя.
— Я знаю, папа.
Она по-прежнему не хотела смотреть на него, но не потому, что боялась, а потому, что, увидев его лицо, могла расплакаться.
— А почему бы тебе не рассказать, что происходит? Если у тебя друг твоего возраста и вы просто играете, меняя голоса, или что-то в этом роде, мы не рассердимся. А если это взрослый, ну тогда мы обязательно должны знать об этом все. Тебе понятно?
Она кивнула. Отец приподнял ее подбородок, чтобы видеть лицо. Кристабель пришлось смотреть на его широкие скулы, усталые глаза и отросшую щетину. Увидев щетину, Кристабель почувствовала тошноту, а лицо вспыхнуло. Ведь папа всегда брился каждое утро, иногда даже дважды в день, если они с мамой куда-нибудь шли.
— Тебя кто-нибудь трогал? С тобой что-нибудь делали?
— Н-нет. — Кристабель заплакала. — Нет, папа.
— Расскажи мне, ребенок. Просто расскажи, что происходит с этими очками.
Она пыталась ответить, но получались только всхлипывания, напоминающие звук пылесоса. Из носа потекло, она попыталась вытереть сопли рукавом. Папа вытащил салфетку из пачки «Зуммер Зизз» и дал ей. Немного успокоившись, Кристабель заговорила:
— Я не могу сказать, это секрет и…
Она потрясла головой, потому что не находила слов, чтобы объяснить. Все было так ужасно, так ужасно. Мистер Селларс был с тем кошмарным мальчишкой, а ей даже нельзя выйти из дома, чтобы объяснить ему, что очки у родителей. Из-за вранья ее мама и папа так огорчаются, папа выглядит измученным…
— Я не могу.
Сначала ей показалось, что он снова рассердится, как вчера вечером, что он опять будет орать и ломать игрушки. Вчера он швырнул принца Пикапика об стену и разбил его внутренности, теперь выдра могла передвигаться только по кругу и прихрамывала. На щеках у папы горел румянец, как после хорошей выпивки с капитаном Роном, когда он начинал отпускать шуточки в адрес девочек из группы поддержки команды, которых показывали на стенном экране, а Кристабель было и весело, и страшновато.
— Хорошо, — отец встал. — Сейчас не Средние века, Кристабель, и даже не тридцать лет назад, я не буду тебя наказывать, как это делал мой отец, если я не говорил правды. Но ты скажешь нам, где взяла эти очки, и ты не будешь больше играть на улице, смотреть передачи, ходить в центр «Сиуол» и делать все, что тебе нравится. Ты будешь сидеть дома, пока не пойдешь в среднюю школу, если не перестанешь играть в эти дурацкие игры.
Он вышел и закрыл за собой дверь. Кристабель снова заплакала.
Сердито смотревший на него мужчина был таким огромным, что загораживал весь свет в и так темной таверне. Татуировки покрывали лицо и всю видимую кожу, а в бороде запутались косточки мелких животных. Он поднял руку, огромную, как лапа медведя, и опустил на стол, затрещавший под ее тяжестью.
— Я Грогнаг Отвратительный, — прогрохотал он, — победитель огра Ваксиракса и нескольких таких же скверных чудищ. У меня привычка убивать по человеку в день голыми руками, просто для практики. Я отдаю бесспорное предпочтение тем, кто расселся на моем стуле.
Нельзя сказать, что его зубы блеснули, поскольку их не подвергали такой немужской процедуре, как чистка щеткой — правильнее будет сказать, что он показал свои желтые зубы.
— А ты кто, коротышка?
— Меня… меня зовут Катур из Рамзии, — запинаясь ответил второй. — Я боец по найму. Я… не местный и не знал…
— Приятно было узнать твое имя прежде, чем оторвать тебе башку, — прервал его Грогнаг. — Теперь барды могут добавить к списку новую жертву. Видишь ли, барды очень внимательно следят за моей карьерой, они обожают подробности.
Грогнаг так дохнул, что всем стала понятна вторая часть его имени: благодаря ароматическому эффекту ВР всем показалось, что они стоят лицом к ветру над разогретой солнцем падалью, лежащей в придорожной канаве.
— Хе. — Катур отодвинул свой стул. — Вообще-то я собирался уходить.
Через десять секунд Катур Рамси уже сидел с вывернутыми ногами на сумрачной улице, а вслед из-за дверей таверны доносился смех. Но даже он сам готов был признать, что его ускоренный уход, закончившийся приземлением на задницу, стоил пары смешков.
— Боже! — сказал он себе. — Что здесь происходит? Это уже третий бар, из которого меня вышвыривают!
«Не пойдет, — сказал голос. — Это таверна, а не бар. Нужно называть вещи своими именами — это часть проблемы. Всегда выбирают новичка».
— Я же говорил, что мне можно быть кем угодно, только не бойцом, — вором, волшебником или еще кем. Может, средневековым счетоводом. Потому что я высокий и у меня на поясе висит огромный консервный нож, все хотят со мной подраться.