— Деревянные Рога упорно сражался. — Бегает Далеко сунул в рот новый кусок мяса, а когда не смог затолкать его целиком, отрезал оставшуюся снаружи часть каменным ножом. Охотник улыбнулся, показав стертые и щербатые зубы. — Теперь у нас много мяса. Люди будут счастливы.
Пол кивнул, не зная, что ответить. Он заметил одно странное обстоятельство: когда охотники говорили, то четко произносили английские слова, что казалось весьма маловероятным для группы охотников-неандертальцев. Но в то же время движения губ слегка опережали произносимые слова, словно Пол смотрел хорошо, но все же не безупречно дублированный иностранный фильм.
И вообще создавалось впечатление, что он обзавелся чем-то вроде переводческого импланта наподобие того, который получил его старый школьный друг Найлс для работы в дипломатическом корпусе. Но как такое могло произойти?
Уже в пятый или шестой раз за день пальцы Пола прошлись по шее и затылку, нащупывая нейроканюлю, которой, как он знал, там нет, и вновь ощутили лишь пупырчатую от холода кожу. Он никогда не хотел обзаводиться имплантом, долго не поддавался этой моде и после того, как вживленные чипы появились у большинства его друзей, а теперь, похоже, кто-то вставил его Полу не спросив разрешения — и одновременно ухитрился полностью замаскировать место физического размещения электронного органа.
«Как такое могло произойти? И почему? А самое главное — где, черт побери, я сейчас нахожусь?»
Пол размышлял об этом постоянно, но так и не приблизился к ответу. Он словно скользил сквозь пространство и время наподобие персонажа научно-фантастического романа. Пол помнил, что совершил путешествие по Марсу, каким его описывали в детских приключенческих романах, потом по какой-то искаженной версии «Алисы в Зазеркалье». Он повидал и другие невероятные места — подробности в памяти смазались, однако складывались в достаточно целостную картину, чтобы не быть обрывками увиденных снов. Но как такое оказалось возможным? Если кто-то решил построить декорации и нанять актеров, чтобы полностью его одурачить, то подобная шуточка обошлась бы в миллионы — в миллиарды! — а Пол, как ни старался, так и не сумел отыскать ни единого изъяна во внешности и поведении любого из этих теоретических актеров. Не мог он также вообразить и причину, по которой кому-либо захотелось бы угробить такие средства на ничтожество вроде него — музейного смотрителя без влиятельных друзей и особенных перспектив. И что бы там ни говорил голос из золотой арфы, все это очень уж настоящее, реальное.
Если только ему каким-то образом не промыли мозги. Подобную возможность он исключить не мог. Возможно, какой-то экспериментальный наркотик… но зачем? В той части его памяти, где мог затаиться ответ, все еще зиял провал, и никакая сосредоточенность не помогала пролить свет хоть на какой-нибудь из оставшихся темных участков.
Бегает Далеко все еще сидел на корточках рядом с Полом, его круглые глаза под массивными надбровьями блестели от любопытства. Смущенный и раздраженный, Пол пожал плечами, зачерпнул горсть снега и стиснул его грубыми рукавицами, похожими на крабьи клешни. Промывка мозгов еще могла бы объяснить, почему он очнулся в замерзшей доисторической реке и был спасен совершенно реальными (внешне) неандертальцами — подобные костюмы и устройства для создания галлюцинаций обошлись бы не очень дорого. Но она не смогла бы объяснить абсолютно и бесспорно реальный и целостный мир вокруг него. Например, вот этот снег в руке, холодный, зернистый и белый. Или сидящего рядом незнакомца с непривычно чужим, но совершенно живым лицом.
Столько вопросов, но до сих пор никаких ответов. Пол вздохнул и выронил комок спрессованного снега.
— Сегодня мы будем спать здесь? — спросил он Бегает Далеко.
— Нет. Мы неподалеку от жилища Людей. И мы будем там еще до полной темноты. — Охотник подался вперед, нахмурился и уставился на рот Пола. — Ты ешь человеческую еду, Речной Дух. Все люди из страны мертвых едят?
Пол грустно улыбнулся:
— Только когда проголодаются.
Бегает Далеко шел впереди. Короткие мускулистые ноги несли его по снегу с поразительной легкостью. Как и все охотники, даже серьезно раненный Не Будет Плакать, он двигался с инстинктивной грациозностью дикого зверя. Остальные, хотя и обремененные теперь сотнями килограммов лосятины, шли следом с такой быстротой, что Пол уже запыхался, стараясь не отставать.
Он споткнулся о засыпанную снегом упавшую ветку и едва не упал, но идущий рядом охотник, не останавливаясь, подхватил его и удерживал, пока Пол не восстановил равновесие. Руки у неандертальца оказались твердыми и грубыми, как древесная кора. Пол опять смутился. Невозможно упорствовать в неверии перед лицом столь веских аргументов. Эти люди, хотя и не совсем походили на тех карикатурных «пещерных людей», запомнившихся ему по увиденным в детстве фильмам, все же настолько четко чем-то отличались от него, были чуть более дикими и примитивными, что его скептицизм неумолимо уменьшался — не столько слабел, сколько погружался в нечто вроде спячки, чтобы пробудиться вновь, когда для него найдется полезное дело.
От склона холма отразился звук, напоминающий волчий вой. Охотники зашагали чуть быстрее.
«Ничто вокруг тебя не настоящее, но все, что ты видишь, может тебя ранить или убить», — сказал ему тогда голос из арфы. Кем бы ни были эти люди, настоящими или только ложными видимостями, но они были дома в этом мире, которому Пол, столь же несомненно, не принадлежал. И ему придется положиться на их знания и умения. И ради здравости рассудка он должен будет считать, что они именно те, кем выглядят и кажутся.
Когда Пол был еще мальчиком и «движимым имуществом» эксцентричного отца и хрупкой матери, он встречал каждое Рождество с родителями в домике бабушки по отцовской линии в Глочестершире, в лесистой и холмистой местности, которую местные любили называть «настоящей Англией». Но она вовсе не была настоящей: все ее достоинство заключалось в том, что она символизировала нечто никогда в полной мере не существовавшее в действительности — Англию среднего класса с ее милой сельской красотой, ветшающая сущность которой с каждым годом становилась все более очевидной.
Для бабушки Джонаса мир за пределами ее деревни становился все более и более смутным. Она могла описать запутанные подробности соседского спора из-за изгороди с профессионализмом сетевого юридического аналитика, но с трудом вспоминала, кто же теперь премьер-министр. У нее, разумеется, имелся настенный экран — маленький и старомодный, висевший в позолоченной барочной рамке на стене в гостиной, как фотография давно умершего родственника. Им практически не пользовались, потому что бабушка предпочитала голосовое общение. Она никогда полностью не доверяла визуальной связи, особенно ей не нравилось, что при желании можно видеть собеседника, не показываясь ему самой. А от мысли, что какой-нибудь незнакомец вдруг заглянет в ее дом и увидит ее в ночной рубашке, у старушки, как она говорила, «просто мурашки по телу бегают, Пол, огромные мурашки». Несмотря на ее недоверие к современному миру (а возможно, как раз отчасти из-за него), Пол страстно любил бабушку, а она в свою очередь любила его так, как любят только внуков. Каждый маленький успех Пола становился сияющей победой, а каждый протест против родительской власти — знаком умной независимости, которую следует скорее поощрять, чем осуждать. Когда во время очередного бунтарства против всего мира юный Джонас отказался то ли помогать мыть посуду, то ли выполнять какую-то другую домашнюю обязанность и из-за этого лишился пудинга, именно бабушка поздно вечером прокралась к двери его спальни-тюрьмы и передала контрабандное лакомство, а потом, затаив дыхание, торопливо спустилась на первый этаж, чтобы родители мальчика не заметили ее отсутствия.