Она ни разу с самого детства не бывала на Пирруине, но в ней росло такое чувство, как будто она вернулась домой. Мать ее Илисса привозила ее сюда, когда Мириамель была еще совсем ребенком. Они навещали сестру Илиссы герцогиню Нессаланту в Наббане и остановились в Анзис Пелиппе, чтобы отдать визит вежливости графу Страве… Мириамель плохо помнила визит: она была слишком мала — запомнила только доброго старого господина, угостившего ее мандарином, и сад с мощеными дорожками за высокой стеной. Мириамель гонялась за прекрасной длиннохвостой птицей, пока ее мать пила вино, смеялась и разговаривала с другими взрослыми.
Наверное, этот добрый старик и был графом, решила она. Сад несомненно принадлежал богатому человеку. Это был прекрасно ухоженный рай, спрятанный во дворе замка. Там цвели деревья, а в пруду, вырытом прямо посреди дорожки, плавали золотые и серебряные рыбки…
Ветер в гавани крепчал, рвал на ней плащ. Поручень под рукой был холодным, поэтому она засунула руки под мышки.
Вскоре после поездки в Анзис Пелиппе ее мать снова уехала, на этот раз без Мириамели. Дядя Джошуа повез Илиссу к отцу Мириамели Элиасу, который находился со своей армией в боевом лагере. Именно в этой поездке Джошуа был искалечен. А Илисса не вернулась. Элиас, окаменевший от горя, слишком исполненный гнева, чтобы говорить о смерти, все повторял дочери, что ее мать никогда не вернется. В ее детском представлении мать была пленницей в каком-то обнесенном стеной саду, чудесном саду, подобном тому, что они посетили на Пирруине, в прекрасном месте, и ей не суждено оставить его даже для того, чтобы навестить дочь, которая так о ней тоскует. А дочь лежала без сна ночами, устремив взгляд в темноту, и строила планы, как освободить потерянную маму из ее тюрьмы с благоухающими цветами и бесконечными мощеными дорожками…
С тех пор все изменилось. Казалось, со дня смерти матери отец был отравлен каким-то ядом. И эта жуткая отрава, скопившаяся внутри, превратила его в камень.
Где он сейчас? Что делает в этот миг король Элиас?
Мириамель взглянула на призрачный гористый остров и ощутила, как исчез миг счастья, который она только что пережила. Так ветер выхватывает и уносит из руки платочек. Вот сейчас отец осаждает Наглимунд, изливая свою дьявольскую злобу на стены убежища Джошуа. Изгимнур, старик Таузер — все они сражаются за свою жизнь, пока она проплывает мимо огней гавани, над темной гладкой океанской водой.
А где Саймон, кухонный мальчик, рыжеволосый неуклюжий Саймон, всегда готовый помочь, всегда озабоченный и желающий во всем разобраться, — у нее сердце защемило при мысли о нем. Он ушел на неизведанный север с маленьким троллем и, возможно, навсегда.
Она распрямилась. Воспоминали о спутниках вернули ее к мыслям о долге. Она должна изображать послушника при монахе, к тому же больного. Ей следует быть внизу. Судно скоро пришвартуется.
Мириамель горько усмехнулась. Столько перевоплощений! Теперь она свободна от придворной жизни, но все еще не стала самой собой. Печальный ребенок, она часто притворялась счастливой в Наббане и Меремунде. Проще было лгать, нежели отвечать на сочувственные вопросы, не имеющие ответов. Отец отдалялся от нее, и она притворялась, что ей все равно, хотя чувствовала, что печаль сжигает ее изнутри.
Где был Господь, спрашивала Мириамель, где был Он, когда любовь постепенно каменела, превращаясь в безразличие, а забота в обязанность? Где Он был, когда ее отец Элиас молил Небеса об ответе, а дочь его слушала, затаив дыхание, притаившись в его комнате?
Может быть, он верил моей лжи, горько думала она, спускаясь по скользким ступеням на нижнюю палубу. Он хотел верить ей, чтобы заниматься более важными делами.
* * *
Город на холме был ярко освещен, а дождливая ночь полна гуляк в масках. В Анзис Пелиппе праздновали Середину лета, несмотря на неподходящую погоду. Узкие петляющие улицы бурно веселились.
Мириамель отступила в сторону, чтобы пропустить процессию людей, одетых в костюмы обезьян, связанных цепочкой, которой они позвякивали, спотыкаясь. Увидев, что она стоит в дверях дома с закрытыми ставнями, один из подвыпивших ряженых повернулся к ней. Он остановился, как будто желая что-то ей сказать, но вместо этого рыгнул, виновато улыбнулся сквозь съехавшую маску и снова опустил печальный взгляд на неровный булыжник под ногами.
Когда обезьяны проковыляли дальше, Кадрах снова возник рядом.
— Где ты был? — возмущенно спросила она. — Ты пропадал целый час.
— Ну не так долго, милая леди. — Кадрах покачал головой. — Я добывал кое-какие нужные сведения, очень нужные. — Он огляделся. — Ого, какая бурная ночка, а?
Мириамель потащила его за собой по улице.
— Глядя на все это, не скажешь, что на севере идет война и гибнут люди, — заметила она неодобрительно. — Не скажешь, что Наббан может тоже скоро вступить в войну, а Наббан всего лишь на другой стороне залива.
— Конечно нет, моя леди, — фыркнул Кадрах, примеряясь к ее шагам. — Жители Пирруина не желают ничего слышать о подобных вещах. Вот что позволяет им оставаться такими беззаботными, не втягиваясь в конфликты, умудряясь вооружать как возможного победителя, так и побежденного, и неплохо наживаться на этом. — Он усмехнулся и вытер глаза. — Единственное, за что пирруинцы пошли бы воевать, это за свои денежки.
— Удивительно, что еще никто не вторгся сюда. — Принцесса не понимала, почему ее так раздражает легкомыслие граждан Анзис Пелиппе, но она была крайне ими недовольна.
— Вторгнуться? И засорить источник, из которого все пьют? — Кадрах удивился. — Дорогая моя Мириамель, он, простите, дорогой Малахиас, мне это следует помнить, так как скоро мы будем вращаться в кругах, где ваше подлинное имя известно, — вам еще предстоит многое узнать об этом мире. — Он на минутку замолчал, пока еще одна компания ряженых проплывала мимо, занятая громким пьяным спором о словах какой-то песенки. — Вот, — сказал монах, указывая на них. — Вот почему не может произойти то, о чем вы говорите. Вы слышали этот бессмысленный спор?
Мириамель натянула капюшон пониже, спасаясь от косого дождя.
— Часть, — сказала она. — Ну и что это значит?
— Дело не в предмете спора, а в методе. Они все из Пирруина, если морская стихия не лишила меня способности различать акценты, а спорили они на вестерлинге.
— Ну?
— А-а-а. — Кадрах прищурился, как будто искал чего-то на запруженной людьми, ярко освещенной улице, но не прерывал беседы. — Мы с вами говорим на вестерлинге, но кроме жителей Эркинланда, да и то не всех, никто между собой на этом наречии не говорит. Риммеры говорят между собой на риммерпакке. Мы, жители Эрнистира, говорим по-своему. Только пирруинцы восприняли универсальный язык вашего дедушки короля Джона, и он стал для них почти родным.
Мириамель остановилась посреди мокрой дороги, пропуская поток участников праздника справа и слева. Благодаря свету тысяч фонарей, казалось, что встает солнце.