Песня Бинабика, подобная песне ветра, закончилась. Он взял факел и мешочек, и струйка дыма взвилась нап надгробием Хейстена.
Шедда сказала детям,
— запел он на вестерлинге, -
Сказала Шедда Лингиту и Яне,
Сказала им выбирать свой путь,
Путь Птицы или путь Луны.
— Выбирайте, дети, — сказала она.
Путь Птицы — это путь яйца
И это дверь смерти.
Дети яйца остаются одни,
Отцы и матери уходят за дверь.
Пойдете вы по такому пути?
Бессмертие — эти путь Луны:
Вечно жить среди светлых звезд,
Не проходить сквозь темную дверь,
Не находить новой страны.
Пойдете вы по такому пути?
У Яны быстрая кровь,
Светлые волосы, смеющиеся глаза.
— Мой путь Луны, — говорит она. -
Не буду искать я других дверей.
Этот мир — мой родной дом.
Лингит, ее брат
С медленной кровью, с темными глазами,
Говорит:
— Путь Птицы будет моим.
Я пройду в темную дверь,
Детям оставлю этот мир.
Все мы — дети Лингита -
Поровну делим Лингита дар.
Через каменные земли идем.
Только однажды, потом, исчезаем мы,
В темную дверь мы уходим.
Уходим, чтобы по ту сторону бродить,
Ищем звезды в черном небе,
На долгой дороге находим пещеры,
Странные земли, чужие огни,
Но не возвращаемся.
Закончив петь, Бинабик поклонился могиле Хейстена.
— Прощай, отважный человек. Тролли не забудут твоего имени. И через тысячи лет мы будем петь о тебе в горах Минтахока! — Он повернулся к Саймону и Слудигу, торжественно стоявшим рядом. — Вы хотите что-нибудь сказать?
Саймон смущенно покачал головой:
— Только… Да благословит тебя Господь, Хейстен. В Эркинланде тоже будут петь о тебе, если исполнится мое желание.
Слудиг ступил вперед.
— Я произнесу эйдонитскую молитву, — сказал он, — твоя песня была очень хороша, Бинабик из Минтахока, но Хейстен был эйдонитом и должен быть отпет как полагается.
— Пожалуйста, — сказал Бинабик. — Ты выслушал наши молитвы.
Риммер достал из-под рубашки свое древо и встал в головах могилы. Дымок все еще вился над нею.
Да охранит тебя Господь наш,
— начал Слудиг, -
И да вознесет тебя Узирис, единственный Сын Его.
Да будешь ты доставлен в зеленые долины
Владений Его,
Где души добрых и праведных возносят
Песнопения с холмов
И где ангелы витают во древах,
Восславляя гласом Господа.
Да охранит тебя Спаситель
От всяческого зла,
И да обретет душа твоя вечный покой,
И сердце твое возрадуется неизмеримо.
Слудиг положил древо на камни и отошел к Саймону.
— Позвольте сказать мне только одно напоследок, — возгласил Бинабик громко. Он повторил это по-канукски, и тролли внимательно выслушали его. — Сегодня, впервые за тысячу лет, кануки и утку, тролли и низоземцы сражались бок о бок, вместе проливали кровь и рядом пали в бою. Объединила нас общая ненависть врагов и общая ненависть к врагам, но если наши народы смогут стать рядом в грядущей битве — величайшей и, возможно, последней битве, — жизни наших друзей будут отданы еще более достойному делу, чем сейчас. — Он повернулся и повторил эти слова своим сородичам. Многие из них закивали и застучали копьями о землю. Откуда-то с высоты завыла Кантака, и ее скорбное завыванье отдалось по всей горе.
— Будем помнить о них, Саймон, — сказал Бинабик, когда остальные уселись верхом. — И об этих, и о тех, что умирали раньше. Давай черпать силу из этих дарованных правому делу жизней, ибо если нам не удастся выстоять, они окажутся большими счастливцами, чем мы. Ты можешь идти?
— На какое-то время меня хватит. Слудиг пойдет рядом.
— У нас на сегодня путь недолгий, потому что мы отправляемся поздно, — сказал тролль, взглянув на белое пятнышко солнца. — Но мы должны спешить изо всех сил. Половину отряда мы потеряли, убив пятерых великанов. Горы Короля Бурь к западу имеют множество подобных существ, и мы не знаем, нет ли их поблизости еще.
— Сколько еще пройдут с нами твои товарищи-тролли, прежде чем свернут к Озеру голубой глины, о котором говорили твои правители? — спросил Слудиг.
— Это еще одна причина для беспокойства, — мрачно заметил Бинабик. — Еще день или два, и только мы втроем окажемся в пути через Белую пустыню. — Он повернулся к большой серой тени, возникшей у его локтя. Запыхавшаяся Кантака нетерпеливо толкала его большим носом. — Вчетвером, если позволите, — исправился он без улыбки.
Саймон ощущал какую-то пустоту внутри. Казалось, если он встанет лицом к ветру, тот просвистит сквозь него беспрепятственно. Ушел еще один друг, а дом — всего лишь слово.
День клонился к вечеру. Потрепанное окружение принца Джошуа сгрудилось под покровом спутанных ивовых и кипарисовых ветвей в устланной мхом ложбине, которая когда-то была руслом реки. Тоненький мутный поток бежал в самой середине — все, что осталось от стремнины. Над ними поднимался холмистый склон, вершина скрывалась за тесно растущими деревьями.
Они надеялись добраться до более высокого места до захода сеянца, чтобы занять оборонительную позицию и быть готовыми к любым неожиданностям, подстерегавшим их в этой тенистой долине, но уже сгущались сумерки, а отряд еле передвигал ноги.
Или их догадка в отношении того, что норны загоняют их в угол, верна, подумал Деорнот, или им страшно везет. Стрелы жалящими роями летали вокруг них весь день. Некоторые попали в цель, но ни одна из ран не была смертельна. Стрела попала Айнскалдиру в шлем, разорвав кожу над глазом, и весь день из нее красной слезой сочилась кровь. Другая стрела задела шею Изорна сзади, а у леди Воршевы на руке выше запястья была длинная кровавая полоса.
Как ни странно, Воршева, казалось, не замечала раны, которую она обмотала полоской, оторванной от своей потрепанной юбки, и шагала вперед без единой жалобы. На Деорнота подобное свидетельство отваги произвело сильное впечатление, но он был несколько обеспокоен мыслью, не является ли это опасным признаком безразличия ко всему. Воршева и принц Джошуа демонстративно не разговаривали друг с другом. Лицо Воршевы мрачнело всякий раз при его приближении.