Она снова-подняла глаза, довольная тем, как серьезно он спросил об этом.
— Ну, — начала она, — ты ведь знаешь, что Джошуа никак не может убедить Дивисаллиса, что его господин, герцог Леобардис, должен поддержать принца в борьбе с моим отцом. Дядя мог бы послать меня в Наббан!
— Послать вас… в Наббан?
— Ну конечно! — Она нахмурилась. — По материнской линии я происхожу их дома Ингадаринов, это очень знатный наббанайский род. Моя тетя замужем за Леобардисом. Кто же лучше меня может уговорить герцога? — Она выразительно всплеснула затянутыми в кожаные перчатки руками.
— О… — Саймон не знал, что и сказать. — Но Джошуа, наверное, думает, что это будет… будет… я не знаю. — Он подумал. — Я хотел сказать, что, может быть, дочери Верховного короля не следует устраивать заговор против него?
— А кто лучше меня знает Верховного короля? — Она уже сердилась.
— А вы… — Он осекся, но любопытство все-таки победило. — Что вы чувствуете к своему отцу?
— Ты хочешь сказать, ненавижу ли я его? — В ее голосе звучала горечь. — Я ненавижу то, чем он стал. Я ненавижу то, на что его толкают люди, которые окружают его. Если его сердце вдруг смягчится и он увидит, что творит, и раскается — что ж, тогда я снова смогу любить его.
Целая процессия камешков отправилась в колодец. Саймон молча стоял рядом, чувствуя себя крайне неловко.
— Извини, Саймон, — нарушила молчание принцесса. — Я разучилась разговаривать с людьми. Моя старая няня была бы в ужасе от того, во что я превратилась, бегая по лесам. Как ты живешь и что ты делаешь?
— Бинабик просил меня отправиться вместе с ним по поручению Джошуа, — сказал он, поднимая больную тему куда более резко, чем собирался. — На север, — добавил он значительно.
Вместо того, чтобы отразить тревогу и страх, на которые он рассчитывал, лицо принцессы как будто осветилось изнутри. Хотя она и улыбнулась ему, казалось, что Мириамель его не видит.
— О Саймон, — сказала она, — как мужественно! Как это хорошо! Ты можешь… когда вы уходите?
— Завтра ночью, — ответил он, мрачно осознавая, что "просил поехать" каким-то таинственным образом превратилось в "уходите". — Но я еще не решил, — продолжал он слабым голосом. — Я думал, я еще понадоблюсь здесь, в Наглимунде, чтобы с пикой защищать стены, когда начнется осада, — последнее добавление было сделано на случай, если она вдруг подумает, что Саймон остается работать на кухне или что-нибудь в этом роде.
— Ох, Саймон, — сказала Мириамель, внезапно сжав его холодные пальцы тонкой рукой в кожаной перчатке. — Если моему дяде нужно, чтобы ты пошел в ними, ты должен! У нас остается так мало надежд, судя по всему тому, что я слышала.
Она подняла руки и быстро развязала повязанный вокруг шеи небесно-голубой шарф, тонкую прозрачную полоску. Ее принцесса протянула Саймону.
— Возьми это и носи — для меня, — сказала Мириамель. Саймон почувствовал, как кровь хлынула к его щекам, и постарался удержать губы, разъезжавшиеся в потрясенной улыбке простака.
— Спасибо… принцесса, — вымолвил он наконец.
— Если ты будешь носить его, — сказала она, вставая, — получится, почти как будто я сама там, с вами. — Она присела в шутливом реверансе и засмеялась.
Саймон безуспешно пытался понять, что именно произошло и как оно могло произойти так быстро.
— Так оно и будет, принцесса, — сказал он. — Как будто вы с нами.
Что-то в том, как он это сказал, изменило ее настроение; выражение лица принцессы стало спокойным, даже грустным. Она снова улыбнулась, но теперь в улыбке ее была печаль, и быстро шагнула вперед, так ошеломив Саймона, что он чуть не поднял руку, чтобы защититься. Мириамель прикоснулась холодными губами к его щеке.
— Я знаю, ты будешь храбрым, Саймон. Возвращайся невредимым. Я буду молиться за тебя.
Сказала — и исчезла, пробежав через двор, словно маленькая девочка. Темный капюшон мелькнул дымным облачком и скрылся в сумрачной арке перехода. Саймон стоял неподвижно, держа в руке легкий голубой шарф. Он думал об этом подарке и о том, как она улыбнулась, когда поцеловала его, и чувствовал, как горячее светлое пламя разгорается в его груди. Казалось, он еще не полностью осознал, что в безбрежном сером холоде, надвигающемся с севера, только что зажегся единственный факел. Крошечный яркий огонек в гуще ужасной бури… но даже одинокий огонь может привести усталого путника к дому целым и невредимым.
Он бережно скатал мягкую ткань в шарик и спрятал его у себя на груди.
* * *
— Я рада, что ты не стал медлить, — сказала леди Воршева. Ее темные глаза, казалось, отражали роскошь желтого платья.
— Большая честь для меня, моя леди, — ответил монах, взгляд его блуждал по комнате.
Воршева резко рассмеялась:
— Похоже, что ты единственный человек в этом замке, который считает честью навестить меня. Впрочем, это неважно. Ты понял, что должен делать?
— Я уверен, что понял все правильно. Трудно будет только выполнить мою задачу, понять ее куда легче.
— Хорошо. Тогда тебе нечего больше ждать, и чем больше промедлений, тем меньше шансов на успех. И больше свободы для болтливых языков.
Взметнув вихрь желтого шелка, она скрылась в задней комнате.
— Э-э-э… моя леди? — человек подул на руки. В комнатах принца было холодно, огонь не горел. — Остается вопрос… оплаты?
— Я думала, что ты сделаешь это просто из уважения ко мне" — отозвалась Воршева.
— Что поделаешь, моя леди, я всего только бедный монах, а на то, что вы просите, нужны деньги. — Он снова подышал на замерзшие пальцы и спрятал руки в рукава рясы.
Она вернулась, держа в руках кошелек из блестящей ткани.
— Это я знаю. Вот. Это золото, как я и обещала. Половина сейчас, половина после того, как я получу подтверждение, что твоя задача выполнена. — Воршева вручила ему кошелек и отвернулась. — От тебя разит вином! Да можно ли тебе доверить такое серьезное дело?!
— Это священное вино, моя леди. Иногда единственное, что остается мне на моем тернистом пути. Вы должны понять. — Он одарил ее застенчивой улыбкой и осенил золото знаком древа, прежде чем спрятать его в карман рясы. — Мы делаем то, что должно, дабы служить Божьей воле.
Воршева медленно кивнула:
— Я могу понять это. Не подведи меня, монах. Ты служишь великой цели, а не только мне.
— Я понимаю, леди, — он поклонился, потом повернулся и вышел вон. Воршева посмотрела на пергамент, разложенный на столе принца, и глубоко вздохнула. Дело сделано.
* * *
Сумерки следующего дня застали Саймона в покоях принца Джошуа, готовым к прощанию. Охваченный какой-то дремотой, словно только что проснувшийся, Саймон слушал последний разговор принца с Бинабиком. Юноша и тролль провели весь этот хмурый день, собирая снаряжение в дорогу. У Саймона теперь был новый, подбитый мехом плащ, шлем и тонкая кольчуга, чтобы носить под верхней одеждой. Хейстен сказал, что она не спасет от удара мечом или от стрелы, пущенной в сердце, но может сослужить хорошую службу при каком-нибудь менее гибельном нападении.