– Верхопрыг скоро умрет, – сказал Хвосттрубой. В Верхнем Мире он поразился бы, скажи кто-нибудь такое столь спокойным голосом.
– У него не хватает силы жить, – согласился Лапохват. – Все, что у него есть, – это имя хвоста.
Мимолетка наблюдала мрачную жизнь Холма из каменной пещерки в стене над Большими Воротами.
Отупевшая от напряжения из-за противоречивых велений своих инстинктов, усталая и напуганная, она непреклонно искала на ощупь дорогу вниз, к сотрясающемуся центру Холма.
Когда туннель круто оборвался, упершись в стену пещеры Больших Ворот, она вдруг во всей полноте увидела неестественность, брряд. Безобразные стражи, больные и умирающие внизу узники, зловещие отсветы и пагубно жаркий воздух – все это поразило ее, как осязаемый удар, когда она оказалась над пещерой.
На миг задохнувшись, заковыляла назад от порога пещерки и дрожащей массой тяжело повалилась на потемневший пол.
Далеко за нею, ближе к поверхности, бледный подергивающийся нос одного из слепых Клыкостражей учуял нарушение: неучтенный туннель, открывавшийся в Верхний Мир, – почва была свежевзрыта.
Попытки бегства, конечно, бывали, и часто, но неизменно проваливались. Впрочем, здесь, видимо, было что-то иное. Чуткие ноздри бесшерстного существа, обнаружившего дыру, ощутили небывалое обстоятельство: кто-то прорылся не наружу, а внутрь.
Где-то глубоко в Закоте какая-то фигура вышла из одной темной дыры и вошла в другую, еще более темную. Жаркие струйки воздуха привели фигуру к тому, кого она искала.
– Масстер Кровососс! – позвала она. После паузы послышалось:
– Гнуссняк, я же давно запретил тебе эти ззанудные посещщения. Думаю, что ужж теперь-то наконец разделаюсь ее тобой.
Тревога вошедшего ощущалась даже в темноте.
– Пожжалуйста, лорд, не сделайте чего-нибудь неразумного. Я принес вам важные новоссти!
Снова последовало долгое молчание, и Гнусняк почуял и почувствовал приближение Кровососа не хуже, чем наземное Племя могло бы его увидеть при самом ярком дневном свете. Он подавил желание удрать.
– Да разве ты ссможешь ссказать такое, что покажжется мне хоть ччуточку ценным, старый сслюнтяй?
Тон Кровососа предвещал неминучую мучительную гибель, но Гнусняк уловил в нем благоприятную нотку и решился:
– Единственно следующщее, превосходнейшший лорд, единственно следующщее: кто-то прорылся внутрь Закота! Что-то изз солнечного мира! Я обнаружжил место, где вошшло это существо, над Большими Воротами!
Кровосос придвинулся – его жаркое дыхание охватило сжавшегося подчиненного.
– А мне-то что зза дело? – фыркнул глава Клыкостражей, но теперь уже с искусно скрытым интересом в голосе. – Небось ты уже разболтал об этом всем, кто ходит, полззает и роется межжду этим местом и Нижними Катакомбами?
– Нет, Великий Масстер! – проскулил Гнусняк, довольный, что верно рассчитал. – Я отправился прямо к вам!
– Позови ко мне Чернорыла. Ты уверен, ччто в туннель прорылись? Если ты сбиваешшь меня ее толку…
– Ох, нет! – заторопился Гнусняк, задыхаясь от страха. – Я точно знаю, лорд. Абссолютно уверен.
– Тогда я сообщу Баст-Имрету, – сказал Кровосос холодным удовлетворенным тоном.
– Вы впутаете ссюда Костестражжей? – струсил Гнусняк.
Кровосос щелкнул зубами; на бесшерстной коже показалась кровь.
– Слабоумный! Да как ты смеешшь даже дышать-то в моем присутствии! Сгинь изз моего нюха, слюнолиз! Сыщи Чернорыла, а потом забейся где-нибудь под камень, пока я не ззабуду о твоем существовании!
Задыхаясь, Гнусняк вылетел назад, туда, где было чуть-чуть светлее. Кровосос облизал оскаленные челюсти.
Тащась обратно с землекопных работ в обществе других туннельных рабов, усталый до мозга костей Хвосттрубой поднял глаза и увидел мрачную фигуру Растерзяка, который шел рядом с ним, – жестокая ухмылка растягивала его черные губы.
– Мягкого мяса, звездномордыш, – насмешливо сказал Когтестраж. – Каково живется на новом месте?
Хвосттрубой не ответил, продолжал шагать. Растерзяк, казалось, не обиделся.
– Все еще сохраняешь гордость, а? Ладно, это тоже тебе зачтется – я ведь не забываю о тебе. Вовсе нет.
Растерзяк на миг остановился, чтобы потянуться: его пятнистое брюхо быстро коснулось пола пещеры. Окончив, легким скачком снова нагнал Фритти.
– Попозже у нас будет вдоволь времени, чтоб наболтаться, – прорычал он. – Я просто подумал: зайду-ка я убедиться, что ты еще совершаешь свою ежедневную прогулку. Не захочешь же ты стать толстым и самодовольным, не захотим же мы такого, мой лентяйчик? – Растерзяк обвел тяжелым взглядом стоически замеревшую фигуру Фритти и продолжал, понизив голос: – Как раз теперь что-то затевается. Все слепые саламандрочки Кровососа так и мечутся вокруг, словно им подпалили мерзкие хвостики. Я просто хотел предупредить, что не спускаю с тебя глаз, – неважно, что там ни происходи. У меня такое чувство, что ты тут замешан. Не старайся, не строй невинные глазки, просто помни: я собираюсь разузнать о тебе все. Я намерен вычислить твой секрет.
– Растерзяк повернулся: – Приятной пляски, солнечный червяк.
Фритти глядел в землю, слушая удаляющиеся тяжелые шаги Растерзяка. Его занимало лишь одно: что он такого натворил, чтобы снова страдать.
В своей пещере, в обществе одного лишь бесчувственного, недвижного тела Грозы Тараканов, Шустрик мучился сном наяву. Хотя глаза его были закрыты, он чувствовал, что они видят не менее ясно чем в Верхнем Мире.
Ему казалось, что он снова стоит над Перепрыжным Бродом и под ним ревет и мечется Мява. Со своей выгодной позиции наверху скалы он различал Холм во всей его гнетущей приземистости. В боку Холма появилась дыра, и оттуда выдвинулась вереница темных фигур. Они двигались в странном танце, как бы закоченев от злобы и какой-то непостижимой целеустремленности.
Шуст услышал громкий трубный звук – словно обрело голос само солнце. Темные фигуры отступили в сторону, в смятении засуетились, потом повалились на землю и ушли в нее. Мява заклокотала громче, и из ее вод вышла огромная белая фигура, чьи очертания были изменчивы и неясны. Она пересекла долину. Там, где упали и провалились темные танцоры, в полный рост поднялись из земли деревья и цветы. Белая фигура двинулась к Холму, и от ее прикосновения каменная пирамида отворилась, раскрывшись, как большая черная роза – лепестки ее сплошь переливались багрянцем заката. В этом мерцающем свете белая фигура уменьшилась – нет, не уменьшилась, а превратилась в туман и вознеслась вверх.
Охваченный чувством покоя, воодушевленный туманным сном, Шусти некоторое время не понимал, что его встряхивают. Неохотно открыл глаза и увидел костлявую угрюмую морду и рычащую пасть Разорвяка.
– О нет, ты еще ничего. Вот этому, другому, довольно круто, – проскрипел Коготь, указывая на Грозу Тараканов. – Вставай, дай-ка я на тебя посмотрю.