— Я сказала тебе, что мы, женщины тритингов, рожаем сильных детей. Тебе не о чем беспокоиться. Ты еще сможешь гордиться нашим ребенком. И мы победим здесь, Джошуа, ты сильнее, чем думаешь. — Она придвинулась к нему. — Ты напрасно терзаешь себя.
Он вздохнул.
— Я молюсь, чтобы ты оказалась права. Узирис и его милость, есть ли на свете что-нибудь хуже власти? Как бы я хотел просто встать и уйти.
— Ты не сделаешь этого. Мой муж не трус. — Она приподнялась, чтобы глядеться в него, как будто он мог оказаться самозванцем, и потом снова легла.
— Нет. Ты права. Таков мой жребий, мое испытание… и может быть мое древо, а каждый гвоздь тверд и холоден. Но даже приговоренному к смерти дозволено мечтать о свободе.
— Не говори так больше, — сказала она, уткнувшись ему в плечо. — Ты накличешь беду.
— Я могу перестать говорить, моя дорогая, но мне не так легко избавиться от этих мыслей.
Она потерлась лбом о его плечо.
— Теперь помолчи.
Худшая часть бури прошла, двигаясь на юго-восток. Луна, проглядывающая сквозь тучи, придавала снегу слабое сияние, как будто вся долина между Гадринсеттом и Сесуадрой была посыпана бриллиантовой пылью.
Саймон смотрел на фонтаны снега, летящие из-под копыт лошади Слудига, и раздумывал, доживет ли он до того, чтобы оглянуться на прошедший год. Кем он будет, если каким-то невероятным образом ему удастся выжить? Рыцарем, конечно — он уже рыцарь, что-то настолько величественное, о чем он не мог даже подумать в своих самых смелых детских мечтаниях, но что должен делать рыцарь? Конечно сражаться на войне за своих вассалов — но Саймону не хотелось думать о войнах. Если когда-нибудь наступит мир и если он доживет до этого времени — две вещи, в которые очень трудно было поверить — как он будет жить?
Что делают рыцари? Он может управлять своим поместьем — если у него будет земля. Это похоже на фермера, верно ведь? В этом не было особого великолепия, но внезапно ему показалась страшно привлекательной мысль о возвращении домой после мокрого дня, проведенного в поле. Он снял бы плащ и сапоги, влез бы в домашние туфли и согрелся бы перед огромным камином. Кто-нибудь принес бы ему вина, и помешал бы огонь раскаленной кочергой, но кто? Женщина, жена? Он попытался вызвать из тьмы подходящее лицо, но не смог. Даже Мириамель, если бы она не была принцессой, и согласилась бы выйти замуж за простого человека, и к тому же выбрала бы Саймона — иными словами, если бы реки побежали вспять, а рыбы научились летать — не была женщиной того сорта, которая может тихо ждать дома, пока муж не вернется с поля. Представить ее в такой роли было так же мучительно, как думать о прекрасной птице со связанными крыльями.
Но если он не женится и не обзаведется хозяйством, что будет тогда? Одна мысль о турнирах, этом обычном для рыцарей развлечении, которое так интересовало его в течение нескольких лет, делала его сейчас почти больным. Здоровые мужчины калечат друг друга, теряют глаза, руки, ноги и даже жизни ради пустой игры, когда мир и без того такое ужасное и полное опасностей место — это приводило Саймона в ярость. Игра в войну, как называли это некоторые, как будто это был простой спорт, хотя последствия этой игры, виденные Саймоном, были ужасны. Война похожа на чудовищный ветер или землетрясение, она так страшна, что этим нельзя шутить. Имитация войны казалась почти кощунством. Другое дело упражнения с копьем или мечом, помогающие вам выжить, если настоящая война захватит вас. Когда все это кончится — если все это кончится, — Саймон хотел бы как можно дальше держаться от всякой войны — и настоящей, и игрушечной.
Но человек не может все время жить в ожидании войны, боли или ужаса, смерть не нуждается в том, чтобы ее искали — а долг рыцаря быть все время готовым встать на защиту себя и других. Так говорил сир Деорнот, а он не казался Саймону человеком, который сражается с удовольствием и без крайней необходимости. А что некогда говорил Моргене о великом Камарисе? Он трубил в свой знаменитый рог Целиан не для того, чтобы вызвать подкрепление, а чтобы дать знать врагам о своем приближении и дать им возможность скрыться. Моргене несколько раз упоминал в своей книге, что Камарис не получал от битвы никакого удовольствия и что его искусство владения мечом было для него тяжким грузом, потому что привлекало к нему нападающих и вынуждало убивать помимо его воли. Вот в чем заключался парадокс. Как бы ты ни был ловок, всегда найдется кто-нибудь, кто захочет проверить тебя. Так что же лучше — готовиться к войне или избегать ее?
Пласт снега сорвался с ближайшей ветки, словно живой проскочил мимо плотного шарфа и упал Саймону за шиворот. Саймон недовольно пискнул и быстро обернулся, надеясь, что никто из его спутников не слышал, что он издал такой немужественный звук. Никто не смотрел на него. Все внимание его товарищей, казалось, было сосредоточено на серебристо-серых холмах и острых силуэтах деревьев.
Так что же лучше — избегать войны или попытаться стать таким сильным, чтобы никто не смел задеть тебя? Моргене говорил ему, что подобные проблемы являются неизменными спутниками королевской власти — вопросы, которые не дают добросердечным монархам спать по ночам как спят их подданные. Когда Саймон посетовал на неопределенность такого ответа, доктор Моргене грустно улыбнулся.
— Ответ, конечно, неудовлетворительный, Саймон, — сказал старик, — но таковы все ответы на подобные вопросы. Если бы можно было ответить точно, мир был бы упорядоченным, как собор — гладкий камень на гладком камне, прямой угол к прямому углу, и все такое же добротное и неподвижное, как стены Святого Сутрина. — Он поднял пивную кружку в некоем подобии салюта. — Но как ты думаешь, Саймон, могла бы в таком мире существовать любовь? Красота и очарование без невежества и безобразия, с которыми можно было бы их сравнить? Во что превратился бы мир, в котором не было бы неожиданности? — Старик сделал долгий глоток, вытер рот и переменил тему. Саймон больше не вспоминал о том, что сказал доктор, до сегодняшнего дня.
— Слудиг! — Голос Саймона, нарушивший долгое молчание, прозвучал неожиданно громко.
— Что? — Слудиг повернулся в седле, чтобы посмотреть на него.
— Ты бы захотел жить в мире без неожиданностей? Я хочу сказать, без хороших и без плохих — без всяких?
Риммер свирепо посмотрел на него.
— Не говори глупостей, — проворчал он и повернулся, коленями сжимая бока лошади, чтобы объехать валун, торчавший посреди снежных заносов.
Саймон пожал плечами. Хотвиг, который тоже оглянулся, мгновение внимательно смотрел на него, потом снова отвернулся.
Но мысль все не покидала его. Пока Домой с трудом пробивалась сквозь снежные заносы, Саймон вспомнил кусок недавнего сна. Поле, покрытое травой, цвет которой был таким ровным, что она казалась нарисованной, холодное небо, безжизненное, как кусок голубой глазури, весь вид был неизменным и мертвым, как камень.
Я бы выбрал неожиданности, решил Саймон. Даже включая неприятные.
Сперва они услышали музыку, тонкую мелодию, переплетающуюся с шумом ветра. Спустившись по склону в чашеобразную долину вокруг Сесуадры, они увидели маленький костер на краю большого черного озера, окружавшего гору. Маленькая черная фигурка, укутанная тенью, поднялась от огня силуэтом, опуская костяную флейту.