Потом, как красноречива поведал гобелен, начало что-то происходить. В гобеленах были использованы только белые ленты, но Саймон смог различить темное пятно, которое начало растекаться по жизни и в сердцах людей; оно их стало мучить. Брат пошел на брата, и то, что до этого являло собой место несравненной красоты, было безнадежно искалечено. Некоторые люди начали строить корабли…
— Вот, — сказала Адиту, испугав его. Гобелен привел их к круговороту, образованному бледной тканью, — к спирали, которая вела куда-то вверх, на пологий холм. Справа, около этой странной двери, гобелен уходил за реку, дрожа в ярком свете дня, как шелковый мост. Там, где натянутые ленты гобелена вознеслись над плещущим потоком, узлы изобразили восемь великолепных кораблей в открытом море, кораблей, рассекающих рукотворные волны. Гобелен касался ив на другом берегу и, повернув, вился вверх по течению в том направлении, откуда пришли Саймон и Адиту, снова переходя от дерева к дереву, пока не исчезал из виду.
Рука Адиту коснулась его рукава, и Саймон вздрогнул. Блуждая в чужих снах, он забыл о себе. Он прошел за ней через дверь и поднялся по ступенькам, аккуратно выбитым в склоне холма и выложенным цветными полированными камнями. Как и все вокруг, коридор, по которому они шли, был образован колышущейся полупрозрачной тканью; цвет стены возле дверей был белым и постепенно переходил в голубой и бирюзовый. В своем белом одеянии Адиту как бы улавливала эти изменения оттенков и тоже меняла цвета.
Саймон провел пальцами по стене и обнаружил, что ткань такая же необычайно мягкая на ощупь, как на вид, но удивительно прочная. Она скользила под его рукой, как золотая проволока, но была теплой, как пух птенчика и дрожала от малейшего дуновения ветерка. Этот гладкий коридор вскоре закончился большой комнатой с высоким потолком, которая была бы похожа на комнату в любом богатом доме, если бы не ее колышущиеся стены. Бирюзовый цвет ткани около входа незаметно переходил в ультрамариновый. Низенький столик темного дерева стоял у одной стены, вокруг него были разбросаны подушки. На столе лежала доска, раскрашенная в разные цвета. Саймон принял ее за карту, пока не рассмотрел, что это доска для игры в шент. Джирики занимался ею в своей охотничьей хижине, вспомнил Саймон. Он вспомнил и вызов, брошенный ему, Адиту. Фигуры, как он догадался, находились в деревянном ящике, который стоял рядом на столе. Кроме игры, на столе была только каменная ваза с веткой цветущей яблони.
— Пожалуйста, садись, Снежная Прядь, — махнула рукой Адиту. — У Джирики, мне кажется, посетитель.
Прежде чем Саймон успел осознать смысл сказанного, дальняя стена комнаты вздулась пузырем. Часть ее взметнулась, как бы, оторвавшись. Кто-то, одетый в ярко-зеленое, с ярко-рыжими волосами, резко контрастирующими с одеждой, шагнул через отверстие.
Саймон сам удивился, моментально узнав дядю Джирики Кендарайо'аро. Ситхи в ярости бормотал что-то — Саймон мог догадаться о его состоянии лишь по голосу, так как лицо его было совершенно бесстрастным. Кендарайо'аро поднял голову и вдруг заметил Саймона. Его угловатое лицо побелело, как будто кровь отхлынула, как вода из опрокинутого ведра.
— Судходайя! Иси-иси-йе-а судходайя! — задохнулся он, голос его исполнился такого возмущения, что перестал быть похожим на голос.
Кендарайо'аро медленно провел своей изящной, унизанной кольцами рукой по глазам, как бы пытаясь стереть с них видение долговязого Саймона. Не в силах достичь этого эффекта, дядя Джирики совершенно по-кошачьи зашипел, затем повернулся к Адиту и начал что-то говорить ей на быстром и плавном наречии ситхи, которое на этот раз не снимало впечатления крайней разъяренности говорящего. Адиту выслушала его тираду, не дрогнув; ее глубокие глаза с золотистой искоркой были широко распахнуты, но не испуганы. Когда Кендарайо'аро закончил, она спокойно ответила ему. Дядя ее обернулся и снова взглянул на Саймона, делая какие-то волнообразные жесты растопыренными руками, пока слушал ее неторопливые объяснения.
Кендарайо'аро глубоко вздохнул, позволив сверхъестественному покою снизойти на него, и стоял неподвижно, подобно каменному изваянию. Лишь глаза горели, как яркие светильники, на его неподвижном лице. После нескольких мгновений этого полного покоя он вышел без единого слова или взгляда, мягко ступая, в дверь, ведущую из жилища Джирики.
Саймона потрясла несомненная сила гнева Кендарайо'аро.
— Ты говорила что-то о нарушении правил?.. — спросил он.
Адиту странно улыбнулась.
— Не трусь. Снежная Прядь. Ты же Хикка Стайя, — она провела рукой по волосам, совсем по-человечески, затем указала на полог, через который вошел ее дядя. — Пойдем к брату.
Они шагнули в солнечный свет. Эта комната была также создана из колышущихся тканей, но часть ее на одной из длинных стен была скатана и поднята к потолку; открывался прекрасный вид на сбегающий вниз холм. Под ним лежала мелкая тихая заводь той же самой реки, что протекала перед дворцом Джирики. В этом месте она образовывала широкий пруд с узкой перемычкой, окруженный тростниками и осинами с их звонкой дрожащей листвой. Маленькие красно-коричневые птички победоносно прыгали по камням посередине пруда, как завоеватели по бастионам захваченной крепости. На краю пруда черепахи нежились на солнце, проникавшем сквозь листву деревьев.
— Вечером здесь чудесно поют цикады.
Саймон повернулся и увидел Джирики, который стоял в тени у противоположной стены.
— Добро пожаловать в Джао э-Тинукай, Сеоман, — сказал он. — Вот мы и встретились.
— Джирики, — Саймон бросился вперед. Не раздумывая он заключил хрупкого ситхи в свои крепкие объятия. Принц на минуту напрягся, затем расслабился. Его сильная рука похлопала Саймона по спине. — Ты ведь так и не попрощался, — сказал Саймон, потом смущенно отстранился.
— Не прощался, — согласился Джирики. На нем было длинное свободное одеяние из какой-то тонкой голубой материи, стянутое на талии широкой красной лентой, он был босиком. Его лавандовые волосы спускались косами на уши и были собраны на макушке гребнем из светлого полированного дерева.
— Я бы умер в лесу, если бы ты мне не помог, — сказал Саймон коротко, затем неловко рассмеялся. — То есть, если бы Адиту не пришла, — он обернулся к ней; сестра Джирики с интересом наблюдала происходящее. Она кивнула головой в знак признания справедливости сказанного. — Я бы умер. — Говоря это, он вдруг осознал, что так оно и было бы. Он ведь уже начал умирать, когда его нашла Адиту, с каждым днем все больше отстраняясь от жизни.
— Ну что ж, — Джирики сложил руки на груди. — Для меня это большая честь, — то, что я смог помочь. Это все равно не освобождает меня от моих обязательств. Я обязан тебе жизнью дважды. Ты для меня Хикка Стайя, каковым и останешься, — он обернулся к сестре. — Бабочки собрались.
Адиту начала отвечать на своем певучем наречии, но Джирики остановил ее жестом.
— Говори так, чтобы Сеоман мог понимать. Он мой гость.
Она пристально взглянула на него.