— Но почему?
— Не знаю. Но похоже, что мы ведем один и тот же бой — или, скорее, вели его, поскольку я не знаю, каким образом кто-то из нас может покинуть это место.
Саймон подождал и подумал.
— А это существо… существо в Наглимунде… какое оно было? Что… что ты почувствовала, когда коснулась его мыслей?
Мегвин пыталась подобрать слова:
— Оно… оно жглось. Быть так близко к нему — это было как сунуть лицо в дверь печки для обжига глины. Я боялась, что это сожжет мою душу. Я не понимала слов, как понимаю твои, но там были… идеи. Ненависть, как я тебе говорила, — ненависть к жизни и стремление к смерти, к освобождению… которое было почти таким же сильным, как желание отмщения. — Она издала печальный звук. На мгновение ее свет потускнел. — Вот тогда меня впервые встревожили мои собственные мысли, потому что я тоже ощутила стремление к смерти, — но если я уже была мертва, зачем же мне было нужно освобождение от жизни? — Она засмеялась, существо Саймона пронзила сладкая горечь этого смеха. — Мирча, защити меня! Выслушай нас! Даже после всего, что произошло за гранью моего понимания, дорогой незнакомец. То, что ты и я оказались в этом месте, этом мойхвнег, — тут она употребила эрнистирийское слово, которого Саймон не понял, — рассуждая о наших жизнях, хотя мы даже не знаем, живы ли еще.
— Мы вышли из мира, — сказал ей Саймон, и внезапно все вокруг показалось ему другим. Он почувствовал, как неизъяснимое спокойствие охватывает его. — Возможно, мы получили подарок. Нам разрешили на некоторое время покинуть мир — и отдохнуть.
И действительно, теперь он чувствовал себя гораздо больше самим собой, чем все время с того момента, когда провалился под землю в могиле Джона. Встреча с Мегвин много сделала для того, чтобы он снова ощутил себя живым существом.
— Отдохнуть? Может быть, для тебя это и так, Саймон, и, если это правда, я счастлива за тебя, но я сама могу только смотреть на глупость, которую сделала из своей жизни, и скорбеть.
— Неужели ты больше ничему не научилась у… у горящего существа? — Ему хотелось отвлечь ее. Он боялся, что, если скорбь о содеянном полностью овладеет Мегвин, она снова начнет рассеиваться.
Мегвин слегка замерцала. Ветер, которого Саймон не мог почувствовать, слегка растрепал ее призрачные волосы.
— Там были мысли, для которых у меня нет слов. Картины, которые я не могу объяснить, очень четкие, очень яркие, словно порожденные самым сердцем пламени, давшим жизнь этому духу.
— Какие картины?
Если горящее существо, которое описывала Мегвин, было именно тем, о ком думал Саймон, все, что могло дать какой-нибудь ключ к его планам или планам его неумершего господина, могло бы предотвратить нашествие тьмы.
Если только я смогу вернуться, напомнил он себе. Если только мне удастся выбраться из этого места. Он отогнал эту беспокойную мысль. Бинабик учил его делать только то, что он действительно может сделать в настоящий момент. «Ты не можешь поймать трех рыб двумя руками», часто говорил он.
Мегвин помедлила, и сияние усилилось.
— Я попробую показать тебе.
Перед ними, в долине стекла и теней, что-то шевельнулось. Это был другой свет, но если тот, который держала у труди Мегвин, был мягким и теплым, то этот горел со свирепой настойчивостью; пока Саймон следил за ним, еще четыре светящиеся точки возникли вокруг него. Мгновением позже центральный свет перерос в бушующее пламя, стремящееся вверх, но по мере того, как пламя возрастало, оно меняло цвет, пока наконец не стало белым, как лед. Колышущиеся щупальца огня застыли, распростершись в стороны. Саймон в потрясении смотрел на то, во что они превратились. В центре огненного квадрата стояло высокое белое дерево, прекрасное и чуждое. Это было именно то, что преследовало его так долго. Белое дерево. Пылающая башня.
— Это Башня Зеленого ангела, — пробормотал он.
— Это место, куда устремлены все помыслы духа в Наглимунде. — Голос Мегвин внезапно стал уставшим, как будто то, что она сделала, отняло почти все ее силы. — Эта идея горит у него внутри точно так же, как это пламя горит вокруг дерева.
Видение заколебалось и исчезло, оставив только призрачную долину.
Башня Зеленого ангела, думал Саймон. Что-то должно произойти там.
— Еще одна вещь. — Голос Мегвин стал заметно слабеть. — Каким-то образом она думала о Наглимунде, как о… Четвертом Доме. Это что-нибудь значит для тебя?
Саймон смутно вспомнил, что слышал нечто похожее от огненных танцоров на вершине горы в Хасу Вейле, но сейчас это почти ничего не говорило ему. Он был поглощен мыслями о Башне Зеленого ангела. Башня и ее зеркальное отражение — Белое дерево — преследовали его в снах почти год. Это был последний оплот ситхи в Хейхолте, место, где Инелуки произнес ужасные слова, убившие тысячи смертных солдат и отгородившие его навеки от живого мира Светлого Арда. Если Король Бурь желал полного отмщения, может быть придав смертельную силу своему смертному союзнику Элиасу, лучшего места, чем башня, ему бы не удалось найти.
Саймон почувствовал, как бессильная ярость охватила его. Знать это, по крайней мере видеть очертания последнего плана врага, но быть бессильным что-либо изменить — это приводило его в бешенство. Больше чем когда-либо он нуждался в возможности что-нибудь делать и был обречен блуждать бездомным духом в пустоте, вдали от собственного опустевшего тела, бесполезно висящего на колесе.
— Мегвин, я должен найти выход из этого места. Я должен вернуться. Все, за что мы сражались, здесь. Башня Зеленого ангела в Хейхолте — это Белое дерево. Я должен вернуться!
Призрачная фигура подле него долго не отвечала.
— Ты хочешь вернуться к этой боли? К твоим страданиям?
Саймон подумал о том, что уже произошло и может еще произойти, о своем искалеченном теле на колесе и боли, от которой он бежал, когда пришел сюда, но это не изменило его решения.
— Эйдон, спаси меня, но я должен. Разве ты не хочешь вернуться?
— Нет. — Смутная фигура Мегвин содрогнулась. — Нет, у меня не осталось сил, Саймон. Если бы что-то не удерживало меня здесь, я бы давно оторвалась от тех, кто ждет меня. — Мегвин сделала нечто похожее на глубокий вдох; когда она снова заговорила, то была на грани рыдания. — Есть еще те, кого я любила, и теперь я знаю, что некоторые из них все еще среди живых. Один… — Она взяла себя в руки. — Я любила его — любила до безумия. И возможно, он тоже не был равнодушен ко мне, а я была слишком гордой и слишком глупой, чтобы увидеть это… Но теперь это не имеет значения. — Голос ее прерывался. — Нет, это неправда. В живом мире нет ничего более важного для меня, чем эта любовь; но ей не суждено сбыться. Я не начала бы все сначала, даже если бы могла.
Ее боль была так велика, что у Саймона не нашлось слов. Он понимал теперь, что есть вещи, которые нельзя исправить.
— Но я верю, что ты должен вернуться, — сказала она. — Для тебя все по-другому, Саймон. Я рада, что это так, рада, что есть еще те, кто хочет жить в мире. Я никому не могла бы пожелать чувствовать, как я. Вернись, Саймон. Спаси тех, кого любишь, если сможешь, — и тех, кого я люблю, тоже.