— Вы тоже лучше убирайтесь отсюда, — крикнул он им. — Этот лысый сейчас вернется и приведет с собой целую толпу. Давайте бегите!
Все молча смотрели на него. Саймону захотелось сказать что-нибудь умное или храброе — так обычно поступали все известные ему герои, — но он не смог ничего придумать. Кроме того, на его мече была настоящая кровь, и тошнота уже подступала к горлу. Он пошел к двери вслед за принцессой, оставив позади два неподвижных тела и полную комнату широко раскрытых глаз и безмолвных ртов.
Снежный вихрь стал слабее, но ветер по-прежнему сердито хлестал склон холма под Наглимундом, завывая в зубах разрушенных стен. Граф Эолер заставил лошадь подойти поближе к лошади Мегвин, отчаянно желая защитить принцессу не только от пронзительного холода, но и от ужаса, внушаемого голыми каменными башнями и холодным мерцанием окон.
Йизахи Серое Копье выехал вперед. В одной руке у него было копье, другой он сжимал нечто вроде серебряного жезла. Рука ситхи описала широкую дугу с громким музыкальным звуком, в котором было что-то металлическое; серебряный предмет в его руке раскрылся наподобие дамского веера и оказался блестящим серебряным щитом.
— А и'и шийсу, — крикнул он, обращаясь к безучастным камням крепости. — Иас'а приджурна ахо-шои!
Огни в окнах Наглимунда, казалось, дрожали, как пламя свечи на ветру, когда в недрах крепости двигались туманные тени. Эолер чувствовал, что из последних сил борется с желанием повернуться и уехать. Это место не принадлежало больше смертным, и ядовитый угар ужаса, который он испытывал, ничем не напоминал чувств Эолера перед любой человеческой битвой. Он повернулся к Мегвин. Ее глаза были закрыты, губы шевелились. Изорн, видимо, тоже потерял присутствие духа, а когда Эолер повернулся к рядам своих солдат, бледные лица, ввалившиеся глаза и приоткрытые рты эрнистирийцев напомнили ему скорее непохороненных мертвецов, чем воинственную армию.
Бриниох, спаси нас, безнадежно думал граф, людям здесь не место. Они мгновенно убегут, если только я сделаю что-нибудь не так!
Он демонстративно вынул меч, показал его своим людям и на секунду высоко поднял над головой, прежде чем сунуть обратно в ножны. Маленькая демонстрация храбрости, но граф был доволен и ею.
Теперь Джирики и его мать Ликимейя выехали вперед и остановились по обе стороны от Йизахи. После быстрых тихих переговоров Ликимейя заставила лошадь сделать еще несколько шагов. Потом королева ситхи запела.
Ее голос, вначале почти перекрытый грубым завыванием ветра, постепенно становился сильнее. Непостижимый язык ситхи струился, переливаясь и щелкая, однако течение его казалось плавным, как струйка горячего масла, льющегося из кувшина. Песня пульсировала, поднимаясь и падая, потом снова росла, становясь все сильнее. Хотя Эолер не понимал ни слова, в ритме песни явно слышались угрозы и обвинения, песня бросала вызов. Голос Ликимейи звенел, как бронзовый рог герольда, и звон металла сплетался с голосом рога.
— Что здесь происходит? — прошептал Изорн.
Эолер знаком попросил его молчать.
Туман, плывущий над стенами Наглимунда, казалось, сгущался, как бывает, когда кончается один сон и начинается другой. Что-то изменилось в голосе Ликимейи. Прошло некоторое время, прежде чем Эолер понял, что не королева ситхи изменила песню, а другой голос присоединился к ней. Сначала новая нить мелодии зазвенела рядом с вызовом Ликимейи, но если в песне королевы был металл, в новой песне были камень и лед. Прошло время, и второй голос странным образом сплелся с мелодией Ликимейи, словно стеклянный перезвон аккомпанируя серебряным колокольчикам. От этого звука мурашки побежали по коже графа Над Муллаха и волосы встали дыбом.
Эолер поднял глаза. Сердце его забилось еще сильнее.
Как бы вырастая из туманной дымки, так плавно, словно поддерживаемая чьей-то неведомой рукой, тонкая черная тень появилась на стене замка. Эолер решил, что возникшая фигура примерно человеческого роста, но туман хитро искажал ее очертания, так что фигура казалась то много больше, то меньше и тоньше любого человеческого существа. Снизу им видно было только длинное черное одеяние с огромным капюшоном, скрывающим лицо — но Эолеру и не нужно было видеть лица, чтобы понять, что это существо и является источником высокого каменного голоса. Невыносимо долго страшная фигура возвышалась над стеной в клубящемся тумане, сплетая свою мелодию с песней Ликимейи. Наконец, словно это было заранее предрешено, они закончили в один и тот же миг.
Ликимейя нарушила молчание, позвав кого-то на языке ситхи. Черный призрак ответил ей, и слова его звенели, как осколки тонкого хрусталя. Эолер уловил, что они говорили на одном языке, но в речи облаченного в черное создания было больше жестокости. Разговор казался бесконечным.
За его спиной произошло какое-то движение. Эолер вздрогнул, его лошадь нервно ударила копытом снег. Зиниаду Хранительница Знаний с волосами небесного цвета подвела свою лошадь к смертным.
— Они говорят о Договоре Сесуадры, — она не сводила глаз с Ликимейи и ее собеседника, — о разбитых сердцах и траурных песнях, которые поют до сих пор.
— Зачем столько разговоров? — с деланной небрежностью спросил Изорн. — Это ожидание невыносимо.
— Таков наш путь, — Зиниаду поджала губы; ее тонкое лицо, казалось, было вырезано из золотистого камня, — хотя они и сошли с него, убив Амерасу.
Больше она ничего не сказала. Эолер мог только ждать под гнетом непроходящего ужаса. Вызов и ответ на него навевали нечто вроде вселяющей страх скуки.
Наконец фигура на стене повернулась к графу и нескольким эрнистирийцам, стоявшим вокруг. С напыщенной театральностью бродячего актера существо откинуло капюшон, открыв белоснежное лицо и тонкие, почти бесцветные волосы, развевавшиеся на ветру, словно пучок морских водорослей.
— Шу до т'кзайа! — В голосе норна слышалось почти ликование. — Смертные! Они принесут гибель твоему роду, Ликимейя Глаза Луны. — Он говорил на вестерлинге с грубой точностью лесника, имитирующего предсмертный крик кролика. — Неужели ты так слаба, что позволяешь этому сброду помогать тебе? Не похожи они на великую армию Синнаха.
— Ты захватил замок смертных, — холодно отвечала Ликимейя. Рядом с ней по-прежнему твердо сидел на своей лошади Джирики, на лице которого ничего нельзя было прочесть. Эолер снова удивился, как могут некоторые смертные даже думать, что они понимают ситхи. — Твой господин и твоя королева тоже не чураются смертных. У тебя нет особых причин для ликования.
Норн засмеялся — звук, похожий на скрежет ножа по черепице.
— Да, мы используем их. Смертные — как крысы, живущие в наших подвалах. Мы можем делать из их кожи перчатки, но никогда не посадим за один стол с собой. Ты слаба, так же как была слаба Амерасу Рожденная на Борту.
— Не смей говорить о ней! — воскликнул Джирики. — Твой рот слишком зловонный, чтобы произносить ее имя, Ахенаби!