– А это, собственно, не ваше дело, уважаемая, – наклонив голову и улыбнувшись краешком губ, процедил он. – Я разговариваю с дочерью человека, которого скоро посадят за убийство. – Ирина отчаянно замотала головой, и Копушин вновь испытал удовлетворение. – Вы что-то имеете против?

Женщина молчала, оценивающе разглядывая Родиона. Наконец проговорила сухо:

– Уходите, оставьте девочку в покое. Как вам не стыдно!

– Сами уходите, – жестко ответил Родион, решив дожать до конца. – И не вмешивайтесь не в свое дело.

По лицу женщины было видно, что так с ней давно никто не разговаривал. «И твои реакции изучим», – усмехнулся про себя Родион. Но, видимо, день для изучения реакций выдался сегодня неудачный. Девчонка вдруг заметила кого-то за его спиной, и глаза ее расширились в радостном узнавании.

– Степан Андреевич! – вскрикнула она, быстро проскочила мимо Родиона и схватила за руку коренастого мужика простоватого вида, лет сорока пяти, загорелого, одетого слишком тепло для такой погоды и довольно нелепо – в спортивные штаны и куртку на голое тело.

Раньше Копушин этого типа не видел, но времени на размышления ему не оставили: девчонка неожиданно разревелась, уткнувшись в засаленную куртку субъекта.

– Ты что, Иринка? – испуганно спросил мужик, наклоняясь к ней. – Кто обидел? Ударилась?

– Вот он! – оборачивая к Родиону красное, залитое слезами лицо, мстительно проговорила та. – Это он сказал, что папу видел, а теперь к нам пришел, чтобы посмеяться! Он меня обидел, Степан Андреевич!

Родион уже выбрал тактику поведения и даже успел порадоваться, что в его коллекции типов появится новый экземпляр, но мужик не стал разводить философских разговоров и демонстрировать варианты поведенческих реакций. Мягко отодвинув девчонку в сторону, он схватил Родиона за грудки двумя руками почти так же, как маленькая стервозина пять минут назад. Но вместо того чтобы трясти или толкать, мужик резко развел руки в разные стороны. Многострадальная копушинская футболка издала предсмертный треск и повисла на его чахлой груди двумя тряпочками.

– Если мне Вероника или вот она, – он кивнул на стоявшую позади девчонку, – на тебя пожалуются – без кишок останешься.

Голос его был беззлобным, выражение лица почти не изменилось, но Родион с удивительной ясностью представил свое тело, с которым проделают то же, что проделали только что с его одеждой. Но из майки вынимать нечего, а из него вынут кишки. Собственные кишки вдруг представились Копушину в виде блестящих немецких колбас, развешанных в сарае на толстой бельевой веревке. Родион схватился за обрывки ткани, сделав слабую попытку запахнуть их на груди, а затем побрел в сторону своего дома. Лесник даже не посмотрел ему вслед. Он кивнул молчаливо стоящей Елене Игоревне, задумчиво наблюдающей за уходящим парнем, и позвал Ирину:

– Пойдем-ка, мать позовешь. Да не хлюпай носом-то, не хлюпай! Чай, болото вам на огороде сгодится, а перед домом и вовсе ни к чему.

Он улыбнулся своей немудреной шутке и открыл калитку. Успокоившаяся Ирина побежала за ним, Елена Игоревна Царева, покачав головой, ушла к себе. На главной и единственной улице Игошина наступила сонная полуденная тишина, нарушаемая только редким бреханьем далекой шавки да тихим поскрипыванием створки окна, из которого человек, тайком наблюдавший за произошедшей сценой, продолжал смотреть на опустевшую улицу.

Глава 12

Выйдя из дома, Ольга Балукова пошла не по тропинке, справедливо опасаясь наткнуться на бабку или, того хуже, на деда, а заросшей тропинкой за погребом. По дороге обожгла ноги крапивой до волдырей, потому что пару раз приседала в кусты – показалось, что кто-то идет мимо. Но обошлось, никто ее не заметил. Довольная собой, Ольга выскочила к задней калитке и уже открыла ее, когда от теплицы раздался недовольный голос:

– Ты куда собралась, а?

Ольга выругалась про себя. Вот невезуха! И зачем только мать здесь околачивается? Вроде дома была, посуду после полдника мыла – а вот на тебе, появилась некстати.

– Мам, я… я к Ирке схожу, – заискивающе улыбнулась Ольга, про себя обругав мать грязными словами.

– Перебьешься! – заявила та. – Ни к какой Ирке не пойдешь, пока мокрец не выполешь. Ишь, новую моду взяла – по целому дню пропадать. Все работают, одна ты невесть где шляешься. Где вчера ходила весь день?

– А чего сразу шляешься-то, а?! – Ольга надула щеки и исподлобья взглянула на мать. – Я ждала, пока коров пригонят, чтобы Зорька не потерялась. Вот потеряется – на чем кашу-то варить будем? А корова знаешь сколько стоит сейчас?!

Катерина посмотрела в глупые вытаращенные глаза дочери и вздохнула. Четырнадцать лет девчонке, а дура дурой растет. Ну да ладно, для женщины ум не главное.

– С верхних рядов начни, там картофель весь зарос. – Она повернулась спиной, давая понять, что разговор окончен, и пошла к теплицам. Ольга сжала зубы, затем повернулась и тоскливо побрела по тропинке обратно к дому.

Алексей Георгиевич, приглядывавшийся к внучке из-за теплицы, только головой покачал. И в кого пошла девка? Ни на мать не похожа, ни на отца. Катерина ладная, гладкая – любо-дорого посмотреть. Василий, конечно, не красавец, но для мужика очень даже ничего: жилистый, высокий, а последний год усы густые над губой отпустил – так совсем стал хорош. А Ольга… Задница толстая, отвислая, спина широкая, шея короткая. Не рожала, а складки на животе не меньше, чем у бабки. Что ж с ней потом будет, лет через пять?

Катерина завернула за угол теплицы и остановилась рядом со свекром.

– Катька, – хитро спросил тот, наклонив седую голову, – признавайся: от кого Ольгу родила? Ведь не от Васьки? Не похожа она на него.

Катерина подняла на него испуганные глаза, и он залюбовался – кожа ровная, ресницы длинные, как у коровы.

– Что говорите-то, Алексей Георгиевич? – забормотала она. – Ни с кем… никогда…

– Так уж и никогда?

Он подмигнул снохе, показывая, что всего лишь шутит, хотел шлепнуть по аппетитной заднице, но сдержался. Нечего повод к сплетням давать.

– Ты бы последила за ней, Катерина, – подбавил он в голосе строгости, чтобы знала свое место. – Разожралась она у тебя, как свинья Гришкина.

Катерина покорно кивнула:

– Прослежу, Алексей Георгиевич, прослежу, вы не беспокойтесь.

А он и не беспокоился. Золотая у него невестка, вот, ей-богу, золотая.

Ольга дошла до дома и даже зашла внутрь, взяла перчатки для прополки. Потом быстро высунулась на улицу, убедилась, что никого нет, и закрыла за собой дверь. Станет она мокрец полоть, как же! Перебьется мать, пусть потом орет, сколько влезет. Нет, сначала она свои дела сделает, а потом уж и по хозяйству поможет.