Мелани уселась с ногами в кресло возле камина, в котором Сомс разжег огонь, ибо погода была прохладная. Здесь она и приняла седовласого господина с усталым лицом, одетого в черный довольно элегантный костюм, которого Сомс представил как комиссара Ланжевэна из сыскной полиции.
– Несмотря на напряженную работу, связанную с предстоящим прибытием короля Эдуарда, – сказал Оливье, – комиссар согласился уделить нам несколько минут.
– Поверьте, месье, что я вам очень признательна за ваш визит в таких обстоятельствах, – сказала Мелани. – Садитесь, прошу вас! – Она поколебалась мгновение, ибо впервые исполняла роль хозяйки дома, – потом добавила: – Сомс, пожалуйста, принесите этим господам то, что подходит в этот час. Признаюсь, здесь я полный профан, – закончила она с улыбкой.
Ланжевэн собрался отказаться, но Дербле настоял:
– Немного портвейна вам не повредит, друг мой, а в этом доме это вино великолепно!
Сидя напротив молодой хозяйки дома, с хрустальным бокалом в руках, полицейский расслабился и улыбнулся молодой даме, которая с тревогой смотрела на него.
– А теперь, будьте добры, мадам, повторить мне то, что вы рассказали господину Дербле.
Рассказ был коротким, ибо комиссар уже многое знал.
– Да, это самое странное свадебное путешествие, о котором мне когда-либо приходилось слышать! – вздохнул он.
Отпив глоток своего напитка, добавил:
– Несомненно, маркиз де Варенн должен ответить мне на несколько вопросов по возвращении.
– А он все еще не вернулся? – спросила Мелани.
– Мы узнаем об этом. За ним следует целая свора журналистов, не отступая ни на шаг. Думаю, однако, что вы его скоро увидите. Особенно, когда узнают о вашем возвращении.
Мелани хотела возразить, но Дербле опередил ее:
– Мадемуазель Депре-Мартель, – сказал он, как бы подчеркивая это имя, – только что приехала и не хочет, чтобы о ее появлении слишком скоро узнали. Она хочет…
– Дать себе время отдышаться и, особенно, избежать ненужной огласки. Я охотно допускаю это. Но когда я выйду на маркиза, надо, чтобы это было оправдано.
– Конечно. Лучше было бы, чтобы вы сами ему объявили, что он совсем не такой вдовец, как ему кажется. Его реакция может быть интересной.
– Я такого же мнения. Очевидно, вам придется пожить здесь в одиночестве, мадемуазель. Вам это будет не слишком тяжело?
– Нет. Здесь я у своего деда, значит, у себя. Я с сожалением хочу сказать вам, что совсем не стремлюсь увидеть свою мать. По крайней мере сейчас.
– И все-таки придется, ибо если маркиз убил ту, кого выдавал за вас, он будет искать и найдет удобную отговорку: он заявит о клевете. Он даже может, друг мой, обвинить вас в том, что вы нашли двойника его покойной супруги, чтобы сохранить за собой право управлять ее имуществом. Тогда придется обратиться к помощи матери…
– Не только она одна может подтвердить мою подлинность, – сказала Мелани. – Все слуги этого дома…
– Ваши слуги… Их свидетельство неполноценно.
– Ну тогда мой дядюшка Юбер…
– Который все еще в Египте и может вовремя не вернуться. Но скажите мне, моя дорогая! Откуда такое отношение к матери? Вы считаете ее способной отвергнуть вас?
Ответ прозвучал четко и коротко.
– Да.
– Но почему?
– Потому что она любит господина де Варенна. Она ни минуты не станет колебаться, выбирая между мной и им. Достаточно будет ему сказать, что я лишь двойник…
– Ну что ж, я готов оказать вам свою помощь… в память о моем старом друге Тимоти. Да, я хорошо знал вашего деда, – добавил он, снова улыбнувшись, – но хочу вас предупредить: с человеком, способным задумать столь коварное убийство, придется много повозиться. Если не удастся сразу предъявить ему обвинение, дело затянется. Вы не боитесь борьбы, мадемуазель?
– Не больше, чем одиночества. Я хочу лишь, чтобы наш брак был расторгнут законом и аннулирован церковью. После этого господин де Варенн может сколько угодно искать себе новую богатую наследницу.
– Если, конечно, в водах озера Комо не найдут тело и не будет доказано, что он убил женщину. Тогда он попадет в руки правосудия, и ему будет стоить большого труда избежать эшафота…
– Возвращаясь к вопросу о клевете, – сказала Мелани, – мы можем обратиться к свидетельству двух мужчин, которые спасли меня в поезде и которые, не колеблясь, присягнут в этом…
– Я нисколько не сомневаюсь, но, было бы желательно, чтобы до этого не дошло. Если о вашем приключении узнает широкая публика, скандал будет огромный, потому что, сами подумайте, вы убежали с неизвестным в ночь после свадьбы. Видите ли, в мире шалости мужчин, особенно обольстительных, вызывают улыбку. Но о женщинах судят гораздо строже, и надо подумать о вашей репутации.
– О моей репутации? – закричала Мелани, вдруг рассердившись. – О том, что скажут другие? Вы не представляете, до какой степени мне это безразлично, господин комиссар. Мой дед – и вы это хорошо знаете, поскольку были знакомы с ним – никогда не бывал в «свете», и я очень хочу походить на него в этом, как и в других случаях.
Ланжевэн нагнулся и положил по-отечески руку на ледяные руки Мелани:
– Вы очень молоды, моя дорогая, и еще не знаете, сколько зла скрывается под цветами, огнями и улыбками парижских салонов, да и вообще света. Тот человек, который вас спас, этот художник – весьма известный к тому же, – вы не желаете, я надеюсь, ему зла?
– Зла? Но что с ним может случиться?
– Он может потерять свое имя. Или того хуже: оказаться однажды утром, на рассвете, где-то в глухом месте перед лицом маркиза, вооруженного шпагой или пистолетом.
Мелани в ужасе вскрикнула. Ей возмущенно вторил Дербле:
– Не слишком сгущайте краски, комиссар! И не забывайте, что Республика запретила дуэли.
– Но она не может им помешать, если один из противников не предупредит тайно полицию, вот почему я и говорил о частной земле и лужайке в лесу или за высокими стенами. Говоря это, я совсем не собирался вас пугать, мадемуазель, а просто хотел вам напомнить, куда может привести ваше теперешнее положение. А сейчас я удаляюсь, но хочу заверить, что вы всегда можете рассчитывать на мою помощь в будущем.
Ланжевэн встал, попрощался и направился к двери, сопровождаемый Оливье. Внезапно Мелани вскочила со своего места и подбежала к нему:
– Еще минутку, прошу вас!
Голос ее дрожал от сдерживаемых слез. Воображаемая опасность, грозившая Антуану, которую только что нарисовал комиссар, настолько испугала ее, что она вдруг вспомнила о другой опасности, гораздо более реальной. Ее волнение передалось полицейскому: