Они приехали сюда на метро, чтобы полюбоваться на Нью-Йорк в закатном солнце. С реки дул сильный ветер и трепал ее волосы. Этот холодный кусачий ветер, похоже, прилетел прямо из Канады.
— Это были не пьесы, — возразил он ей, — а макулатура.
— Что ты имеешь в виду?
— То, что они были просто бенефисами, — пояснил он. — Комедиями-однодневками, которые поставили только лишь потому, что в них играет кинозвезда, а кинозвезда в таких постановках появляется лишь потому, что от него не требуется ничего — только быть звездой.
Она не стала рассказывать Тони о приглашении на роль Клары в пьесе Уотерса. Это был единственный секрет, который она сознательно ему не выдавала. Сначала она не хотела рассказывать из-за боязни, что не получит эту роль. Ей казалось, что для Тони ее участие в постановке станет приятным сюрпризом, и она уже предвкушала, как они вместе отметят ее успех. Но потом, когда он поделился с ней своими взглядами на театр, она решила, что это ему, быть может, даже не понравится. А по правде сказать, она даже думала, как бы ей самой не было стыдно за то, что она участвует в такой постановке, и какую цель преследует Джеггерс, устроив для нее эту роль.
Но странное дело, рядом с ним перспектива получить роль представлялась ей не так уж и важной, потому что она думала только о нем — даже пьеса казалась чем-то нереальным, отдаленным и химерическим.
На бруклинской набережной было нестерпимо холодно, и они пошли в кафе выпить какао. Официантка принесла его в тяжелых ослепительно белых кружках с тонким ободком, и они стали прихлебывать горячий напиток. Он перегнулся к ней, чтобы смахнуть кляксочку взбитых сливок у нее с верхней губы. Она взяла его руку и поцеловала кончики пальцев.
— У меня есть для тебя одна замечательная новость, — сказал он.
— Да, какая же?
— Это касается пьесы. Или даже четырех пьес.
— Четырех?
— Да.
— И что? Ты получил роль? Четыре роли?
— Нет, даже лучше. По-моему, это мы получили роли, — его глаза засверкали.
— Ну! Так рассказывай скорее! — в волнении сказала она.
Речь шла о четырех пьесах Йейтса, которые собирался ставить приятель его приятеля. Вне Бродвея, в помещении бывшего еврейского молельного дома.
— А кто дает деньги?
— У Ноэля, одного из постановщиков, есть тетя — она финансирует постановку. Деньги небольшие, но постановка будет не очень дорогой.
— Я не знаю, — сказала она. — Мне надо посоветоваться со своим агентом.
Она сразу почувствовала фальшь и даже жестокость этих слов и добавила:
— Но если он поймет, как я хочу участвовать в этой постановке, он, конечно же, не будет возражать.
Сам Джеггерс тут был ни при чем. Это было как раз то, к чему Джеггерс ее всегда призывал: принимать разумные, практичные решения, чего она до сих пор умудрялась избегать. Но теперь она сама должна во всем разобраться еще до разговора с Джегтерсом, и вот эта необходимость ее и беспокоила. Она ведь так мало знала Тони. Она понятия не имела, на что он живет. До сих пор ее это не тревожило. Но сейчас, когда он предложил ей участвовать в постановке, ей необходимо быть более рассудительной и осмотрительной, что само по себе казалось ей абсурдным. Если уж она была столь безрассудна и даже легкомысленна в любви, то в том, что касалось ее карьеры, она старалась сохранить благоразумие, трезвость рассудка, прекрасно отдавая себе отчет, что для нее сейчас самое главное — карьера. Не так ли? Но она и не собиралась задумываться над этим вопросом.
Ей не хотелось серьезно обдумывать предложение Тони сейчас — даже ради будущей возможной постановки. Она просто убедила себя, что нужно довериться ему без колебаний. Даже если это могло показаться глупым, она не могла с собой ничего поделать. Например, где-то в глубине души она подозревала, что тетя Ноэля — вовсе и не тетя. Довольно цинично она представила себе лишь на мгновение, что эту пожилую женщину приятель Тони просто использовал в своих целях, чтобы заполучить деньги.
Нет, она не позволит столь грязным мыслям засорять свой мозг.
— Не волнуйся, Тони. Я увижусь с Джеггерсом и уговорю его. Он согласится с чем угодно. Особенно если речь идет о чем-то хорошем для меня.
Но ведь, к сожалению, это только она так думала.
Она сжала его ладонь. Он пожал ее в ответ и указательным пальцем начал рисовать на тыльной стороне ее руки буквы. Она прочитала: «Я Л-Ю-Б-Л-Ю Т-Е-Б-Я». Потом он поцеловал ее руку.
Они допили какао. Он расплатился с официанткой, и они пошли к метро. В вагоне они расстались. Он вышел на «Асторплейс» и отправился на занятия по фехтованию. Она доехала до «Коламбус-серкл» и пошла на ритмику.
После занятий она позвонила Джеггерсу и попросила назначить ей встречу на завтра. Он предложил пообедать вместе.
— Это было бы здорово! — сказала она.
— А зачем ты хочешь видеть меня?
— Я бы предпочла сказать вам завтра. Это не очень важно.
— Ты уверена? Если ты хочешь о чем-то мне рассказать завтра, значит, это настолько важно, что тебе следует сказать мне сейчас» Заходи ко мне!
— Нет, давайте подождем до завтра.
— Ну ладно. Как тебе угодно. Увидимся без четверти час. У меня в офисе?
— Отлично, — сказала она.
— Договорились.
Возвращаясь в квартиру Тони, она зашла в винный магазин и купила бутылку шампанского. Джеггерс либо позволит ей участвовать в этой постановке пьесы Йейтса с Тони, либо нет. Но что бы ни произошло, она чувствовала, что сегодняшний вечер станет важным событием для них обоих, своего рода рубежом в их отношениях. Она не стала тщательно формулировать свои мысли, впрочем, не стала и ничего загадывать или предвосхищать события. Она даже не позволила себе сделать вывод, что раз они признались друг другу в любви — это уже хороший повод, чтобы распить бутылку шампанского. Она взяла такси. С Тони они всегда ездили на метро, но, оставшись одна, она могла наконец расслабиться и ездить на такси. Тем не менее она попросила шофера остановиться за квартал до дома Тони и остаток пути прошла пешком. Она открыла дверь ключом, который дал ей Тони, и, войдя в квартиру, положила бутылку в крошечный холодильник на кухне. Она знала, что он придет не раньше, чем через час, поэтому приняла душ и надела его старую рубашку. Она нашла сборник избранных пьес Йейтса и, растянувшись на матрасе, стала читать. Когда вернулся Тони, она все еще читала.
— Ну, как тебе пьесы? — спросил он.
— Замечательные!
Раньше она читала только «Чистилище» и «Воскрешение». Остальные были ей внове. О чем она ему и сказала.
— Какие пьесы собирается ставить твой приятель? — спросила она.
— Они еще не решили, — ответил он и, сев рядом, начал ласкать ее шею.