— Ты только не напивайся, — попросила Эйлин.
— Не напьюсь, — с легким раздражением ответил он.
— На самом деле Дон никогда не переставал быть полицейским, — шепотом пояснила Эйлин. — В глубине души он по-прежнему коп. И он переживает, когда опасных преступников ловят без него. Тянет его. Тянет обратно на службу.
— Вообще-то я тебя слышу.
— Я знаю, — с улыбкой сказала Эйлин.
Донна понимала, что это улыбка любящего человека.
Повисло молчание.
— Не знаю, как вы, — сказала Донна, — но я рада, что сейчас здесь, а не там. Слишком большое напряжение. И такое, знаете, нехорошее напряжение.
— Полностью согласна, — отозвалась Эйлин.
Дон вздохнул.
— Давайте посмотрим, что по телевизору, — предложила Эйлин, отыскивая пульт на диване.
Сверху донесся детский плач. Донна подскочила как ужаленная.
— Не волнуйся, — успокоила ее Эйлин. — Это Джозефина ворочается.
Донна села. Эйлин продолжила поиски пульта, но, прежде чем включить телевизор, сказала:
— Ты отреагировала как настоящая мать.
— Что? — опешила Донна. — Это вы о чем?
Но она прекрасно знала, что имеет в виду Эйлин. Щеки у нее залились румянцем.
— Так поступила бы на твоем месте любая мать. Это была бы первая ее мысль — спасать ребенка.
Донна молча пила вино, размышляя над словами Эйлин.
— Ага, — сказала она, чувствуя прилив нежности и одновременно страха. — Может, я… Может, я нашла себе сына.
Она замолчала, глотая слезы.
Эйлин отвернулась, включила телевизор. На экране невозможно красивые шпионы спасали мир совершенно неправдоподобными способами.
— О, мне нравится, — сказала она, просто чтобы не молчать. — Хотя раньше серии были получше.
— Да, давайте посмотрим, как кто-то другой спасает планету, — горько съязвил Дон.
Все трое снова замолчали.
Женщины понимали, каково приходится Дону. Понимали, как это трудно — чувствовать себя лишним, сброшенным со счетов. А ведь еще совсем недавно они все вместе сидели в баре… И больше всего на свете ему хотелось помочь сыну.
— Значит, ты нашла себе сына, — повторил Дон уже мягче, как бы извиняясь перед Донной.
Она кивнула.
— Это замечательно. Ты его береги.
— Хорошо. — И она понимала, что это не пустые обещания.
Дон вздохнул.
— Надеюсь, я своего не потерял…
И они молча продолжали смотреть, как невозможно красивые люди спасают мир.
ГЛАВА 118
Фил пробирался вперед. Медленно, прижимая локти к бокам, царапая плечи об острые каменистые выступы. Потолок нависал так, что он с трудом поднимал голову.
Кто-то уже полз по этому туннелю до него, но человеческое тело слишком мягкое, чтобы сгладить вековые камни.
Новый поворот. Филу не оставалось ничего, кроме как свернуть. По пути он замечал в стенах другие трещины, случайно выхваченные лучом фонарика. Некоторые казались достаточно широкими, чтобы он мог в них протиснуться. Может, попробовать?
Он застыл на развилке. Два темных пятна, одно налево, другое направо. Не видно ни зги. Может, поползти обратно? Марина могла уже вернуться. Стоит небось над штольней с тросом и зовет его.
Он попытался двинуться обратно, отталкиваясь локтями, — дальше от света, обратно во мрак. Плечи ударялись о низкий потолок. Он вскрикивал, отдувался, но полз.
И вдруг уткнулся в преграду. Дальше хода не было. Он тяжело вздохнул, подняв облако пыли. Без паники. А ведь клаустрофобия одолевала его даже в лифте… Зачем он сюда полез? Зачем добровольно обрек себя на эту муку?
«Потому что услышал чей-то вопль», — сказала рациональная половина его мозга. Вопль — не то звериный, не то человеческий.
Возможно, детский.
И когда он обнаружил скелет на кровати, жребий был брошен.
Он снова вздохнул, вытянул шею, чтобы хоть краем глаза заглянуть во мрак, простиравшийся впереди.
Фонарь, скользкий от слюны, выпал изо рта. Он как мог пошарил в полутьме рукой. Нащупал фонарь. Кое-как вытерев грязь, сунул его снова в рот.
Посмотрел вперед. Развилка туннеля. Какую дорогу выбрать?
Он закрыл глаза, прислушался. Хоть бы какой-то звук, хоть какая-то подсказка…
Но ничего не услышал.
Паника снова завладела им. Ему хотелось попрыгать, потянуться. Ударить ногой с размаху. Закричать.
Чтобы подавить крик, ему пришлось закусить ручку фонарика. Он приглушенно замычал, приказал телу не двигаться. Если он лягнет потолок, то может не только ушибиться, но и обрушить на себя все.
Волна страха понемногу спадала. Он замер, глубоко задышал, не думая, сколько пыли глотает с каждым вдохом. И пополз к развилке.
Ему в голову пришла новая идея. Он вынул фонарик изо рта, выключил его и какое-то время лежал неподвижно в кромешной мгле. «Наверное, это похоже на смерть, — подумал он. — Лежишь совсем один, без движения, в холоде, во тьме. В пустоте».
Нет, смерть не может быть такой. Он просто жалеет себя. Но он еще жив. И он должен выполнять свою работу. Дождавшись, пока глаза привыкнут к темноте, он внимательно присмотрелся к разветвлению в туннеле. Слева брезжил едва различимый свет. Туда ему и нужно.
Он снова включил фонарик и пополз с новыми силами.
Этот отросток оказался еще уже, чем основной туннель. Потолок нависал еще ниже. Фил с большим трудом отталкивался от земли, пространство для движения было минимальным. А вдруг дальше будет еще уже? Вдруг он застрянет? Вдруг существо, которое взывало о помощи, тоже отправилось на поиски и его зажали камни? Вдруг его ждет та же участь?
Нет, от этих мыслей нужно избавляться.
И тут он ощутил дуновение. Легкий, невесомый порыв свежего воздуха. Всего на одно мгновение. Надежда на скорый просвет помогла ему забыть о боли, утроила силы.
И за следующим поворотом он увидел выход.
Уже, правда, чем вход, но он пролезет, если постарается. Должен пролезть.
Так и произошло. Через несколько минут, израненный острыми выступами, измятый, выжатый как лимон, он был на свободе.
Лежал на каменном полу, жадно глотая воздух, и молил боль отступить.
Когда он наконец открыл глаза и осмотрелся, боль таки отступила, но ее сменил ужас.
Он попал в нечто вроде подземной комнаты, оборудованной где-нибудь под кладбищем. Все стены были уставлены и завешаны черепами и костями, так что трудно было понять, не из костей ли сложены сами стены. Их было очень много. Пол был выстелен старинными каменными плитами, которые показались ему смутно знакомыми. Всюду лежали цветы.