На ней была длинная, плотная черная юбка, белая льняная блузка, ювелирные украшения. Солнечные очки с большими стеклами подняты наверх, на густые темные вьющиеся волосы. Ей было приятно куда-то выйти из дома. Специально для чего-то одеться. Хотя бы для чего-нибудь. Даже чтобы просто прийти сюда.
Марина немного повернула кресло и установила его так, как ей хотелось. Окна были открыты настежь, свежий воздух и яркий солнечный свет этого утра на стыке весны и лета привносили в казенную обстановку комнаты ощущение тепла и жизни, которое появлялось здесь не так уж часто.
— Ну хорошо…
Она снова вздохнула. Затем принялась за то, что ей необходимо было сделать, прежде чем начать говорить. Физические действия, которые помогали ей сосредоточиться. Она отключила сигнал на своем мобильном и пересмотрела содержимое своей сумочки, перед тем как поставить ее на пол. Изумилась некоторым обнаруженным там предметам. Заправила волосы за уши, поправила цепочку на шее. Слегка приподняла край блузки, впустив немного воздуха, чтобы она не прилипала к груди. В конце концов ее руки, не найдя больше никакого занятия, опустились на колени, словно пара птиц. Сигнал к тому, что она наконец готова к разговору.
— Итак…
Она снова взглянула на мужчину, лицо которого оставалось неподвижным. Выражение его не изменилось, на нем было написано ожидание.
— Я начну. Все было… О’кей. Да, — сказала она, словно убеждая себя, — да, о’кей. У Джозефины все в порядке. Я оставила ее с Эйлин и Доном. Они любят ее. Так что… так что сегодня утром она там.
Марина вздохнула. Мысли лихорадочно метались в ее голове. Она пыталась ловить их — в надежде, что удастся выхватить правильные.
— Я… все идет хорошо. Со времени нашей… со времени нашего… с того времени, когда мы с тобой встречались в последний раз, все в порядке. — Она кивнула. — Да.
Она опять вздохнула, и в этот миг солнце спряталось за облаком. Яркие летние краски поблекли, стены снова стали серыми и унылыми, и комната уже выглядела такой же, какой была до этого, — казенной и угнетающей.
— Нет, — сказала она, как будто изменение в освещении уничтожило ее нарочитую бодрость, оставив только суровую действительность. — Дела идут не совсем хорошо. То есть у нас с Филом все хорошо. Хорошо… ну, ты понимаешь. У нас ребенок, прекрасная малышка. И новый дом. Так что тут все нормально. Это хорошо. Но есть… В общем, есть и кое-что другое.
Она ждала возвращения солнца. Оно все не появлялось, и она продолжила:
— Страх. Это то, о чем мне никогда не говорили. Страх. Вам дается этот крошечный младенец, эта… человеческая жизнь… — Она приподняла руки, как будто держала невидимую дочку, и посмотрела на них. — И вы должны, вы обязаны заботиться о нем. Вы несете за него ответственность. Вы дали ему жизнь и теперь должны помогать жить.
Она опустила руки. Подняла голову. Посмотрела на него.
— Прости. Не нужно было тебе этого говорить. Я и сама понимаю… — Еще один вздох. — Потому что есть и многое другое. Ну… все это. — Слова в голове снова начали разбегаться и теряться. Но она сама захотела высказать это здесь. Специально пришла. — Я не могу… не могу… радоваться этому. Ничему этому. Существует эта тень. Это… призрак праздника, как слон в комнате — все очевидно, но все делают вид, что не замечают его. Назови это как хочешь, но ты ведь понимаешь, о чем я говорю. Иногда я забываюсь и на миг становлюсь счастливой. Но только на миг. Тогда я могу расслабиться. Могу смеяться. Но потом я вспоминаю. И все начинается сначала. И я просто…
Она вытянула руки перед собой и пошевелила пальцами, словно ловила в воздухе невидимое и неуловимое, постоянно ускользающее решение. Голос ее упал.
— Иногда я думаю, что это уже никогда не изменится. Мне кажется, что так все и будет. Так и останется навсегда.
Она огляделась по сторонам. Снова выглянуло солнце, принеся с собой прежнее тепло, но Марина этого не заметила. Ей внезапно показалось, что стало холодно. И темно — свет померк.
— И… я не могу жить с этим.
Она замолчала. Она ждала ответа. Но его не последовало. Она расценила его молчание как желание слушать дальше, как поощрение к тому, чтобы она продолжала говорить.
— Это моя вина. Я знаю. Моя. И… — Ее руки снова принялись беспокойно двигаться, пальцы шевелились словно сами собой. — Я не знаю. Я не знаю, не знаю, что мне делать…
Она остановилась и снова посмотрела на свои руки.
— Я просто чувствую себя такой… виноватой… И я виновата. Это моя вина. Во всем, что произошло, во всем, что пошло не так. Моя вина. Я не знаю, как поступить. Мне необходимо… Я хочу унять эту боль. Мне нужно знать, что делать теперь…
К глазам подступили слезы, как это часто случалось в последнее время. Она наклонилась вперед и протянула руку. Взяла его ладонь. Он не сопротивлялся. В таком положении она и просидела, пока не пришло время уходить.
Она вытащила из сумочки салфетку, промокнула глаза, высморкалась.
— Я скоро… Я скоро приду опять. Спасибо, что выслушал.
Она открыла рот, словно хотела добавить что-то еще, но потом передумала: мысли остались невысказанными, слова так и не были произнесены. Она покачала головой, опустила темные очки на глаза, повернулась и вышла из палаты.
— Мисс Эспозито… — раздался в коридоре голос у нее за спиной.
Послышались шаги.
Марина остановилась и обернулась. К ней направлялась медицинская сестра. Она знала эту женщину и вроде ничего против нее не имела, тем не менее ощутила какое-то необъяснимое раздражение, граничащее со злостью. Марина подождала, пока медсестра подойдет. Посмотрела на нее. Даже не попыталась снять темные очки.
Медсестра оглянулась на двери, из которых Марина только что вышла.
— Как он…
Марина набрала побольше воздуха, шумно выдохнула… И ничего не сказала. Она была рада, что эта женщина не видит сейчас ее глаз.
Голос медсестры стал тише.
— Я не должна… Вы приходите сюда слишком часто. И находитесь дольше, чем мы обычно разрешаем.
— Я знаю.
Голос Марины напоминал скрип старых, несмазанных шестеренок.
— Вы должны… Я скажу начистоту. Это не может так продолжаться. Вы должны решить. И в самое ближайшее время.
Марина, не доверяя собственному голосу, кивнула.
— Если хотите, мы можем поговорить…
— Нет. Нет. Я… я сделаю это.
Похоже, у медсестры отлегло от сердца.
— Ну, если вы уверены… Хотя мы можем…
Марина отвернулась.
— Я знаю. Мне нужно идти. Я должна забрать дочку.
Слова застревали в горле.
Она торопливо вышла из здания.
На улице Марину встретил яркий солнечный свет, но он не согрел ее. Не оборачиваясь, она пошла прочь.