Труба торопливо прокричала приказ идти галопом. Земля загудела под тяжелыми ударами могучих коней, покрытых стальной броней. Две лавы летят друг другу навстречу, как две тени грозовых туч в ясный солнечный день, Адриан впереди со вскинутым мечом, его дружина как раз набрала полную скорость таранного удара.
Когда произошла сшибка, сам Анриан и его рыцари долго неслись свозь ряды легкой конницы, раздавая свирепые удары, пока не достигли ядра, где навстречу мчится такая же закованная в сталь конница рыцарей Мунтвига.
Я то и дело останавливал недоумевающего Зайчика, тот начал коситься на меня в удивлении: не заболел ли, всегда же раньше понуждал мчаться во главе и рубить, топтать, сбивать с ног…
— А взрослеть когда? — спросил я его сердито. — Да, самому не хочется, но вот надо!.. Обстоятельства! Общественная нагрузка! Репутация стратега!
Следом за дружиной Адриана несутся неудержимо, как бронированные слоны, могучие Лихтенштейны во главе с Зигмундом и Сулливаном. Эти гиганты даже не останавливались, опрокидывая, как коз, коней противника вместе со всадниками, и все стремились добраться до рыцарского отряда противника, где уж начали бой люди барона Адриана.
Лаутергарду Адриан скрепя сердце поставил в окружении Лихтенштейнов к их неописуемому восторгу, где среди этих исполинов она должна быть в безопасности, пусть даже и окажутся хоть в самой гуще сражения…
Мунтвиговцы, завидя женщину на коне, сперва нехорошо оживлялись, но затем, увидев, в какой она особой боевой форме, цепенели и смотрели, глотая слюни, в суеверном восторге, а если и возникала какая мысль в пустой голове, откуда отхлынула вся кровь, то лишь как бы захватить, пленить, забрать себе, присвоить…
Рыцари Лихтенштейны держатся вокруг нее плотно, я сперва с беспокойством смотрел, как принцесса врезается в гущу схватки, но рядом Гордон и Колин, самые младшие, но не худшие воины из братьев.
Лаутергарда в пылу боя даже не успевает удивиться, как это у нее так хорошо получается сражаться, но получается, меч в ее красиво вскинутой руке хищно блестит на солнце, а удары наносит быстрые и сильные.
Она в самом деле рубит яростно, и с каждым ударом противник либо опускается с рассеченной головой на конскую гриву, либо вовсе вылетает из седла. В азарте боя не замечает вовсе, что иногда между нею и чужим мечом на мгновение возникает клинок Кристиана или Ховарда. Они, закаленные и опытные в схватках, сейчас пришли на помощь младшим братьям и просто двигаются справа и слева от прекраснейшей из воительниц, успевая увидеть, кого смахнуть с седла самим, а кого оставить под разящий меч Лаутергарды.
Наконец вся масса мунтвиговцев дрогнула, качнулась назад, и началось беспорядочное бегство. Остались только рыцари и тяжеловооруженные панцирные всадники, явно связанные с рыцарями клятвой верности.
Часть дружины Адриана ринулась вдогонку, хотя и знают, что в этот момент горловину с той стороны спешно закрывают отряды графа Лиутерда Колриджа и графа Энтони Спенсера, каждый из них жаждет показать себя и заслужить уважение со стороны новых боевых соратников.
Рвались в бой еще и шателленовцы с фоссановцами, но я заверил, что противник слишком ничтожен, для него многовато будет чести, если выставим все силы, которыми располагаем.
Я пустил Зайчика следом за Лихтенштейнами, на меня то и дело бросались со всех сторон воины, которых те либо просто опрокинули вместе с конями, либо успевшие увернуться от схватки с гигантами.
Мой меч быстро окрашивался кровью, но вскоре часть рыцарей окружили нас с Зигфридом, оберегая сюзерена, и так мы пробились в самую гущу сражения.
Со стороны мунтвиговцев оборону возглавили пятеро гигантского роста рыцарей, в добротном железе и шлемах старинного образца, со сплошной каской, укрывающей даже подбородок, а для глаз узкая щель.
Сулливан прорубился к ним первым, я слышал его звериный вопль. На него набросились сразу трое, он выстоял с полминуты, затем подоспели Зигмунд, Кристиан и Колин, а я оглянулся и понял, что это последняя схватка, в моем руководстве операцией необходимости нет, и, вскинув меч, ринулся в схватку.
Первым свалил своего противника Сулливан, Зигмунд был близок к победе над своим соперником, но второго сразил я, и он рухнул бездыханным под копыта коней Зигмунда и Кристиана.
Зигмунд заставил коня переступить тело и продолжал сечу, но Кристиан оглянулся на меня с уважительным удивлением, что задело: как это и почему Зигмунд не рассказал о моих подвигах при защите Савуази? Или Кристиан просто плохо слушал?
Доспехи все сильнее накаляются на солнцепеке, а пыль хрустит на зубах, словно крупнозернистый песок. Я рубился, раздражаясь все больше и больше, что за дурь, чем занимаюсь, неужели это был я, когда с таким энтузиазмом бросался в схватку… когда, правда, чувствовал свое неоспоримое преимущество?
Один из рыцарей противника пошатнулся и, выронив меч, крикнул хриплым сорванным голосом:
— Я сдаюсь!..
Тут же еще двое бросили мечи, и Зигмунд выругался, едва успев задержать тяжелый меч в размахе, ведь еще мгновение — и поразил бы безоружного, а это позор.
Остальные бросали мечи с сердитыми лицами и злобно нахмуренными бровями, но я чувствовал, что для них очень важно, чтобы первым сдался кто-то другой.
Сулливан оглянулся на меня. У него, как и у Лихтенштейнов, шлем и остальные доспехи изготовлены местными оружейниками, теперь иссечены настолько, что вот нарукавники и наплечные латы проще сразу выбросить кузнецу на переплавку в подковы.
— Ваше высочество?
— Оставим их пока здесь, — сказал я. — Примерно понятно, что придется с ними делать.
Он кивнул.
— Хорошо. Охрану оставить?
— Да, — ответил я. — Лучше людей Норберта, у него все простолюдины. Негоже использовать для охраны людей благородного сословия.
— Да, ваше высочество. Я прослежу лично.
Убитых осматривали, собирая все ценное, от Норберта примчался гонец и доложил, что на том конце дороги наши перехватили отступающих и разгромили, а немногих выскользнувших из ловушки встретила ожидавшая там легкая конница сэра Дарабоса.
Всех пленных собрали в кучу, многие опустились на землю, ослабев от ран, остальных Леофриг хотел было поставить в ряд на колени, но те воспротивились. Я покачал головой, Леофриг понял и не стал возражать, только велел снять с них шлемы, а также кольчужные наголовники.
Все с непокрытыми головами, с ненавистью смотрели на меня, а я прошел вдоль ряда, отступил на несколько шагов. Крепкие воины, угрюмые, кряжистые, в их жилах еще кипит, медленно остывая, ярость схватки, следят за мною налитыми кровью глазами.
— Внимание, — сказал я резко, — кто я, вы уже поняли. Говорю один раз, повторять не стану. Кто сейчас отречется от Мунтвига и встанет в ряды моего воинства, тот получит жизнь и свободу.
Они даже не переглянулись, только вытаращили глаза в ответ на такое предложение.