Теперь он пытается оправдаться и переложить свои грехи на весь Талиг, но в Книге Ожидания ясно сказано, что пока Создатель в пути и взор Его отвращен от Кэртианы, люди могут страдать отнюдь не за грехи пред Ним.
— Регент…
— Регент не вправе отменить решение короля. Что до вас, то вам дадут провожатого, и вы немедленно покинете Франциск-Вельде и Марагону, а в случае возвращения будете повешены за оскорбление памяти его величества Фердинанда и всех погибших за минувший год. Бертольд, передайте этого человека вашим людям. Пусть выезжают тотчас же. Я могу ошибиться, но в этой телеге бед не хватает одной по имени Агний.
— Она будет! — закричал высокий парень, и Чарльз его узнал: Эрих-выходец, потерявший невесту. — Будет!
За спиной гнусаво запели рожки — начиналась Сырная гонка. Оставалось надеяться, что веселящимся марагам будет не до выставленного вон проповедника, но Чарльзу было противно и тревожно. Не так, как в Гаунау перед обвалом, но праздник из души ушел, оставив место ожиданию какой-то мерзости.
— Норберту не в чем покаиваться. — Катершванц тоже не мог успокоиться. — Самое плохое, что он делал для нас, — это умирал.
— Эта логическая ловушка известна со времен Торквиния. — Валентин подхватил бергера под руку и повел прочь от марагских бед. — Всем «по грехам» — значит, надо искать грехи, и с этим даже можно согласиться. Если считать грехом то, что идет во зло, только сколько грехов у марагов по горящим деревенькам и сколько у тех, кто привел нас к этому лету? Марагам есть за что спросить с талигойских властей предержащих, как живых, так и мертвых, но никоим образом не наоборот.
— Кошки б подрали этих клириков, — Чарльз, пытаясь выглядеть беззаботным, махнул рукой. — Только б праздник людям испортить! «Скверные игрища», «духи нечистые»… Бред, причем злобный.
— Боюсь, дело гораздо сложнее. — Подобным тоном Придд, видимо, отвечал уроки, и вряд ли ментору при этом бывало уютно. — Для эсператистов, считая от Теония, подобный злобный бред — общее место, насаждали и худшее. Требование благодарить Создателя за наказание вошло в обычай, как и угрозы новыми карами, и безумные акты личного или множественного покаяния во отвращение гнева небесного, но в Талиге речи про вразумляющую кару — новость, и новость опасная.
— Все так, — поддержал Придда Йоганн, — и я очень не хотевший был выпускать эту ворону в невыдерганных перьях.
— Дело не в священнике. Я верю, что он выполняет приказ, но не верю, что это затея Агния. Это приказ регента, господа, и его очевидная ошибка. Я готов ответить за эти слова.
— Здесь никого нет готового доносить на тебя!
— Я это сделаю сам. Моя обязанность — сообщить герцогу Ноймаринену о возможных последствиях послания Агния для репутации Церкви и регента и засвидетельствовать волю Фердинанда относительно бывшего кардинала.
3
Эсператиста, к вящему позору Робера, нашел Валмон, догадавшийся послать за ним в Гайярэ. Монах, волею Левия провожавший в Рассвет сестру, провожал и своего кардинала. Эпинэ стоял в головах сработанного деревенским столяром гроба, слушал затверженные в детстве слова, но думал не о Создателе, а о мудром человеке, чьей мягкой твердости теперь так не хватает. Клубился пахнущий еще живым Агарисом дымок, мерцали свечи, дрожали, старательно выпевая молитвы, голоса певчих — совсем недавно обычных крестьянок. Если бы Левий был рядом с Жозиной, когда перед ней положили шпаги отца и троих сыновей… Если бы кардинал появился до мятежа и остановил, нет, не деда, тот был безнадежен — отца… Левий смог бы… Седой невысокий клирик мог многое, а погиб от руки свихнувшегося мальчишки. Совсем как Катари.
Держись кардинал подальше от беженцев, а сестра от Дикона с Дженнифер, они б уцелели, но тогда это были бы другие люди. Они жили бы еще много лет, никого не спасшие и не утешившие, никем не убитые…
— Уратори Квани-и-и, — дребезжали певчие. Бедняги честно затвердили гальтарские слова, но выговорить их правильно не могли. — Ти устри… пентани ме-е-е нирати-и-и…
В витражи солнечной птицей билась юная осень, перья-блики, алые и золотые, скользили по полу, словно их гонял ветерок, словно Левий напоследок напоминал, что жизнь есть величайший дар, а если ты силен, еще и долг.
— Лейи Уратори-и-и! Лейи Детори-и-и!..
«Лейи»… Лэйе… Лэйе Деторе, Лэйе Астрапэ!.. Клич, что впечатался в душу, как клеймо в плечо Дракко. Угловатые буквы, вырезанные на агате Капуль-Гизайля, при одном взгляде на который сердце срывается в неистовый галоп. Да, Коко… Барон вывез не только камею с всадниками и умбераттову змеедеву, но и парнишку-флейтиста. Останься Марианна с бароном, сны о счастье уже стали бы явью.
Догорающая свеча уронила горячую слезу, и та застыла на коже благочестивой бородавкой. Знать не знавший Левия Роже, хлюпая носом, забрал у господина огарок. Почему эта свеча сгорела прежде других? Была изначально короче, торопилась или дело в сжимавшей ее руке?
Когда служба перевалила за середину, Робер понял, что устает от исковерканных гальтарских слов, сладковатого запаха, собственной неподвижности… Тишина развалин была созвучна Левию, как и алый старухин цветок, а вычурный агарисский обряд подошел бы кому-нибудь вроде бедной Дрюс-Карлион. Правильней было бы сжечь тело прошлой ночью, как и предлагал Балинт, хоть это и отдает язычеством.
— Лэйе Ураторе! Лэйе Деторе!.. — Сам монах понимал, что говорит и кого хоронит, но, во имя Леворукого, зачем он притащил в Эпинэ свой «хор»?!
Теперь погасла свеча у примчавшегося утром Гаржиака, и почти сразу же — у Карой. Внуки Роже в новых серых рубашках, старательно вздымая даренные Алисой Рассветные ветви [7] , направились к выходу. Значит, в самом деле конец.
Распахнутые во время службы входные двери разъединяли украшавших створки геральдических коней, даруя вечным противникам передышку. Слева, заслоняя белого жеребца, стоял стройный белокурый дворянин в дорожном платье. Робер едва не принял его за кого-то из Савиньяков, но близнецы были далеко. И все же этого гостя Эпинэ видел и прежде; впрочем, похороны собрали дворянство со всей округи, белокурый мог приехать с тем же отказавшимся идти на Олларию Гаржиаком. Появление Альдо оттолкнуло от мятежа многих поборников «Великой Эпинэ».
…мэ дени вэати!..
Монах, глядя в нарисованный Рассветный Сад, уже произносил последние слова; когда с его губ сорвалось «Мэратон!», человек у двери осенил себя знаком, четко, по-военному, развернулся и вышел, а на его место заступил… Никола!