Монах щупает запястье, слушает сердце, переворачивает. Все верно, это мог быть обморок, это должен быть обморок от усталости, напряжения, страха, но это смерть… Почему она сразу поняла, что это — смерть?! Только взглянула и поняла?

— Мы не можем задерживаться. — Пьетро прикрыл смотревшие в зенит глаза. — Покойная объяснила вам, где имение ее мужа?

— Нет. — Бедный Ро… Опять один. — Мы не будем задерживаться, но хотя бы в тайник вы ее отнесете?

— Разумеется. Она была олларианка?

— Баронесса Капуль-Гизайль собиралась перейти в эсператизм, так что можете читать по-гальтарски.

6

Вновь разбушевавшийся огонь внезапно отшатнулся, давая уже не дорогу — лазейку. Надолго ли? Кагеты выбрались, раненых утащили, в почти ставшем Закатом дворике оставалось шестеро южан, ну и они с некстати угоревшим Жильбером.

— Выносите! — крикнул Робер сержанту в дымящемся мундире. Двое, пригибая головы, подхватили сомлевшего адъютанта, кинулись к калитке, исчезли. Четверо и один…

— Мон-кха-кха-кхе…

Робер обернулся на вопль, ожидая увидеть валящийся на них и на калитку охваченный огнем сук, и… ринулся к полыхающему дереву, навстречу тянущей к нему руки женщине. Марианне! Со спутанными волосами, в полуобгоревшем платье, она еще пыталась улыбаться.

— Прости… Я не могла иначе… Не могу потерять…

— Лэйе Астрапэ, как?!

— Зачем тебе это?

Незачем. Тополь охвачен огнем, дышать невозможно даже мужчинам.

— Возьмите ее!

— Нет… С тобой… Только ты. Вместе везде. И здесь. Четверо, двое и огонь… Она права. Вместе хоть бы и в Закат!

— Я больше… не могу.

— За мной! Живо.

Схватить за руку, дернуть на себя, потащить к калитке. Мужчины, солдаты, его южане, то ли шарахаются, то ли расступаются, они понимают, они первыми не пойдут, они не отберут у Монсеньора ее. Даже прикажи он сто раз.

— Скорее… Трудно…

Вот она, стена, ветки над головой, по ним уже вовсю скачут огоньки-морискиллы. Калитка — черный провал, но до него еще надо добраться, огненные зигзаги расползаются по стене, смерть машет перед глазами багровым с золотом веером, и жара, невыносимая, жуткая. Нет, здесь не пройти.

— Я с тобой… Мы вместе.

Обвивающие шею руки, черная прядь, потрескавшиеся губы.

— Вместе! Навсегда…

Шаг в огонь, в жар, — в прохладу, в зеленоватый туман, в жизнь. Легкость касаний, дождь на губах, дальний плеск. Это пламя зови судьбою, эти тропы пройдем с тобою, аметисты янтарь укроют, и не пеплу спорить с волною… Треск, словно парус лопнул, в прореху рвется рыжее щупальце.

— Прочь! Не твое…

Плач воды, запах лилий, отдых на покрытых росой травах, должна же у водопада расти трава.

— Целый!

— Слава Создателю!

— Монсеньор!

— Выбрался. Раздери его кошки!

— Уж и не ждали…

— Надэится нада да канца!

— Истинно так…

Закопченные, обожженные, родные, сразу и не разобрать кто. Разве что потрясающего саблей великана ни с кем не спутаешь. Значит, рядом господин посол… Ветер бросает в лицо пригоршню пепла, вынуждая чихнуть, закашляться, окончательно очнуться.

Здесь тоже горит, но пожар не такой уж и сильный, не сравнить. И дышать можно.

— Что раненые?

— Ничего так… Живы.

— Все?

— …Д-да.

Показалось или мешкают с ответом? Смотрят в огонь, будто ждут. Кого, ведь он шел последним?

— Упокой их Создатель…

Это Гашон, он всегда был набожен.

— Уже не выйдут. — И этот усталый обгорелый вояка — тот самый Бурраз?! — Дерево.

Да, дерево. Чудовищный склоненный факел, и склонился он перед калиткой, но ведь живых там не оставалось, здесь все! Шестеро катетов, раненые с Жильбером, стражники и южане… Четверо из восьми?!

— Не понимаю. Я же был последним…

— Потом будешь думать. Вместе будем. — Некогда роскошный казарон простецки утирается рукавом. — На улице не стреляют. Почему?

— Пожар… — Лучше думать, что пожар и защитники баррикады просто ушли. — Вам опять первыми. Ребята, раненых поднимайте!

— Монсеньор… — Что?

— Адъютанта вашего как? Берем…

— Он умэрал, — объясняет великан-кагет. — Я смотрэл. Это так.

«Это так…» Вот и все, капитан Сэц-Ариж, мальчишка, сжегший Сэ и прощенный Олларией. Если и были у тебя грехи, сегодня они сгорели.

— Так как? Брать?

— Здесь остался не только Сэц-Ариж, пусть все они придут… в Рассвет вместе.

Молчат, значит, согласны. Кагеты уже на стене, смотрят вниз, на улицу, призывно машут, дескать, путь свободен. Стражники и южане поднимают раненых, а на камнях двора белеет растоптанный кем-то цветок. Лилия. Опаленная, она все еще пахнет. Поднять, положить Жильберу на грудь; вот теперь в самом деле все, остается с грехом пополам перебраться через ограду на улицу. В жизнь. Прекрасную. Скверную. Страшную. Эта ночь не тебя уносит, не твою траву вечность косит, все оплачено, все допето, в омут памяти канет лето… Как же, канет оно! На другой стороне тоже горит; похоже, начался большой пожар, и в его огне сгорает даже одержимость. Во всяком случае, полуразрушенную баррикаду никто не атакует. И не защищает. Нет, кто-то бродит среди перевернутых телег и опрокинутых столов. Переворачивает покойников, смотрит, идет дальше.

— Монсеньор! Вы живы! — Только по голосу и можно в этом черномазом оборванце узнать Дювье. — Надо уходить, все уже за воротами. Мы тоже… отбились.

Часть третья. «ДЕВЯТКА ПОСОХОВ» [4]

Вы будете жить. Убивают только лучших.

Шарль де Голь

Глава 1. ТАЛИГ. ВНУТРЕННЯЯ ЭПИНЭ. ФОЖЕРЕ ПОМЕСТЬЕ ЛАИК

400 год К. С. 8-й день Летних Молний

1

Завизжало. Пронзительно и над самым ухом. Марсель, пребывающий средь цветущих вишен в обществе птице-рыбо-девы, только что отстегнувшей накладные, как выяснилось, излишества, попробовал отрешиться. Увы, визг не прекращался, а к аромату цветущих садов примешалось нечто прямо противоположное. Напоминающая Франческу дева, все еще оставаясь таковой, канула в никуда, и Валме открыл глаза там же, где и закрывал. В славной придорожной гостинице родимого графства. Рядом визжала очередная Лиза и что-то клубилось. Марсель потряс головой, вгляделся, внюхался и опознал Валтазара.