— Но не «следы покинутой», — строго уточнил Валме, — хотя они и прелестны. Покидать дам, пока они желанны, дурной тон.
— Даже если от этого зависит спасение и этой дамы, и сотен других?
— Это иное дело, но ведь мы говорим о будущем, за которое мы выпили, а за плохое не пьют. В Олларии будут цветы, цветочницы и непокинутые дамы. Готти, ласточка, хочешь зайчика?
Виконт нацепил на вилку кусок крольчатины и предложил Котику. Волкодав облизнулся и аккуратно снял лакомство с зубцов. В «львином образе» он предпочитал чавкать, а тут такая утонченность… Эта милая особенность отсылала к собеседнику, и Валме осведомился:
— Дорогой Бурраз, вы что-то принимаете перед тем, как сесть за стол? Наши друзья уже поют и плачут, хоть и не так, как найери в понимании еще одного нашего друга, а вы скромны и сдержанны, как желудь.
— Или как наследник Валмонов, — вернул комплимент кагет. — Если б я не доверял своим глазам, я бы решил, что вам не по вкусу вино.
— Кэналлийское не по вкусу быть не может, — возразил Марсель, мысленно поздравляя делившие с ним вино смородинные кусты.
Бывший посол Ургота коротал время с послом казарии на террасе гостиницы «Лев под вишней», куда с дозволения рэя Эчеверрии и под ответственность Марселя, что вообще-то было отвратительно, перекочевала большая часть собравшейся на Старобарсинской заставе компании.
Щедрый рэй поделился кэналлийским, и ужин в саду незаметно перерос в странного вида попойку. Собравшиеся под вишнями если не львы, то ведь и не агнцы, пили вперемежку за победу и за упокой. Когда Карой заговорил по-алатски не с Эпинэ, а с Рокслеем, Капуль-Гизайль облизал пальцы, а Мевен сперва с вожделеньем уставился на ближайшее дерево, а потом принялся прихорашиваться, Марсель в последний раз оросил смородину «слезами» и предложил казарону прогуляться по саду. Казарон с готовностью отодвинул блюдо с запеченным под присмотром Капуль-Гизайля карпом, и дипломаты в сопровождении Котика отправились совершать моцион.
Говорили о Кагете и Бакрии, об Агарисе и Паоне, о «бесноватых» и церковниках, об их величествах, высочествах и преосвященствах. Сад был велик — хозяйскую вишневку знали даже за пределами графства, и все равно они наткнулись на Мевена. Разочаровавшись в прелестном дереве, Иоганн где-то обрел девицу, изрядно напоминавшую его столичную любовницу. Углубленный в прекраснейшее из занятий счастливец послов не заметил, но прогулку встреча оборвала. Возвращаться за общий стол не хотели ни кагет, ни талигоец, вот и устроились на террасе с видом на залитый лунным серебром тракт.
— Вы скучаете по Кагете? — осведомился виконт. — Я бы на вашем месте скучал. Более того, я скучаю даже на своем.
— О да, — в голосе казарона зазвучала былая страсть, а может, он наконец начинал хмелеть, — я пять лет не видел настоящих роз и почти забыл вкус хисрандских улиток.
— А я их еще не пробовал, — опечалился виконт, полагая, что нельзя выглядеть трезвей сотрапезника. — Как вы думаете, можно ли считать дезертиром офицера, у которого сразу кончились начальство, подчиненные и приказы?
— Не думаю.
— Вот. А у вас кончилась Оллария и казар… Вы оказали Проэмперадору большую услугу, но что вы будете делать теперь — поедете к Ноймаринену? Но это неправильный регент, и он пьет тинту… А я заеду к батюшке, после чего отправлюсь в Сагранну и дальше. У меня там дела, а у вас? Неужели вам не хочется сказать что-нибудь хорошее Баате, он такой приятный… Вы знаете, я ведь ему поручил нашего с Мэгнусом — это мой боевой козел — пленного. Его величество обещал о нем позаботиться… Я о гайифце…
— Я знал Баату ребенком, он подавал большие надежды и всегда, вы понимаете, всегда помогал другим… пройти назначенной им стезей. Теперь несчастный остался совсем один. Подумать только — отец, братья…
— Зато Баата чтит как отца свекра Этери, — утешил взгрустнувшего было кагета Марсель. — Так вы хотите увидеть Катету?
Посол хотел. Более того, он хотел, жаждал, стремился увидеть еще и графа Валмона. Про регента Талига, который не Ноймаринен, речь не зашла, но Валме не сомневался: доблестный Бурраз надеется встретить и его тоже. Самое смешное, что Марсель тоже надеялся.
400 год К. С. 19-й день Летних Молний
1
Если б Марсель, уподобившись Алве, спал с заряженным пистолетом под рукой, паршивец Лагартос был бы обречен, но пистолета не было, и Валме, с трудом разлепив глаза, лишь томно осведомился, есть ли у дражайшего гостя часы.
— До полудня не менее двух часов. — Внешне кэналлиец ничем не напоминал Герарда, но суть, суть! — Вы нужны на заставе.
— Опять сумасшедшие?.. — Алва все же не зря сделал утреннее чудище рэем, сродство душ было налицо. — Далеко?
— Приехал человек с письмом графини Савиньяк.
— И на кого он похож?
— Он военный. Дворянин. Назвался Сэц-Гайярэ, путешествует со слугой, тоже военным. Мы сказали, что нужно ждать виконта Валме, который сейчас неподалеку. Сэц-Гайярэ не спорил.
— Тогда я тоже не стану спорить, — зевнул рекомый виконт, пытаясь припомнить хоть самого завалящего Сэц-Гайярэ. Вспомнил Сэц-Гайяров, но кэналлийцам такая разница не в разницу. — Как вы можете подниматься в подобную рань?
— Нужно.
— Кому? — Валме провел ладонью по щеке и понял, что придется еще и бриться. — Хотите шадди?
Собрат Герарда хотел. При условии, что сварит сам из привезенных с собой зерен. Марсель зевнул еще раз и понял, что приезд рэя — меньшее из возможных утренних зол.
К полудню все как-то наладилось — во многом благодаря пегой красотке, обладавшей удивительно плавной рысью, ну и погодка выдалась славной, да и Лагартос не только шадди умел варить. Кэналлийцы не отказали себе в удовольствии поохотиться на чесанувшую от Старой Барсины погань. Оказалось, что трусливей всего мародеры и дезертиры вели себя у развалин, удрав же подальше, они непонятным образом осмелели настолько, что не только огрызались, но и нападали. На превосходящего противника. Лагартос этого не понимал, Валме тоже, но понять хотел, так что время в пути пролетело незаметно.
Сэц-Гайярэ оказался стройным светловолосым человеком, отдаленно напоминавшим Савиньяков и еще кого-то. Пора было обедать, и Валме предложил проделать это в саду, честно предупредив, что на голову может свалиться груша. Гость не испугался, он вообще не производил впечатление пугливого. Когда принесли похлебку, сотрапезник знакомо опустил голову, и все стало на свои места. Особенно след на руке покойного полковника Нокса, о котором говорил милейший Габайру. Рокэ не говорил, но это ничего не значило.
— Герцог Алва вспоминает о вас с признательностью, — заверил Марсель, бросая Котику кусок зеленой кэналлийской лепешки, которую ставили в печь уже с соусом. — Но я не думал, что от Гайярэ уцелело что-то, кроме замка.