Пальцы разжались, и убийца со страшным, безнадежным криком полетел в бездонный колодец двора.
Его крик оборвался на жуткой, душераздирающей ноте, и со дна колодца донесся отвратительный удар.
Немолодая, скромно одетая женщина бросила железный прут в угол, в кучу такой же ржавой арматуры — где еще можно спрятать желтый лист, как не в осеннем лесу, среди тысяч и тысяч таких же желтых листьев?
Она быстро ушла с чердака, спустилась по лестнице и покинула дом. Никто не заметил ее, а если кто-то и заметил, то не обратил внимания.
***
Что с нами сделала на следующий день следователь Громова — это отдельный роман в трех частях с прологом и эпилогом. Минут сорок она воспитывала почему-то только Володю, а я с нетерпением ждала, когда же она обратится непосредственно ко мне, чтобы дать ей достойный отпор. Но со мной она разговаривала достаточно вежливо, то ли израсходовала весь запал на Володю, то ли разглядела во мне достойного противника, во всяком случае, она только задавала вопросы по делу — как все было. Та немолодая тетка, что попалась мне на лестнице, разумеется, в милицию не позвонила, так что милиция прибыла уже, так сказать, под занавес — вызвали жильцы, когда увидели, что человек выпал из окна. Я официально засвидетельствовала, что преследовавший меня человек, который выпал потом их окна, является американским гражданином Джорджем Верри, во всяком случае, так он представился Володе на вернисаже покойной Аделаиды. Отдали мы Громовой и коробку с фотографиями Веры Сергеевны. Пусть она сама разбирается, а нам это дело уже порядком надоело. И так уж убийцу мы ей прямо на блюдечке поднесли, и не наша вина, что он в несколько попорченном виде. Затем Володя попросил разрешения откланяться, на что Громова хмуро извинилась за то, что поначалу подозревала его. Володя ее простил, и мы ушли. По дороге он все удивлялся, почему же я раньше не сказала ему, что в детстве жила в этом доме, хотя, если честно, сказал он, то что-то такое подозревал. Теперь уж настал мой черед удивляться. Но надо было идти на работу, а дома меня опять ждали три голодных троглодита. Наше общее дело закончилось, я помогла Володе отвязаться от Громовой, и теперь нам с ним как-то стало вместе нечего делать. Но Володя все медлил и медлил отпускать меня.
— Послушай, — робко обратился он ко мне, — послезавтра суббота, приходи ко мне, а?
«Как — опять?! — мысленно возопила я. — И снова в субботу!» — а вслух чуть не спросила, зачем.
— Я хочу тебе что-то показать… — неуверенно бормотал он. — Только не знаю, как ты к этому отнесешься.
Все ясно, написал очередной натюрморт и жаждет получит свою порцию похвал, похоже, у нас уже становится традицией именно такое времяпрепровождение по субботам!
— Извини, дорогой, — вежливо улыбнулась я, — не знаю, смогу ли я…
— И прекрати делать такое лицо! — заорал он. — Не хочешь, так и скажи, а то: «не знаю, милый», «извини, дорогой», — передразнил он.
От неожиданности я чуть не поперхнулась. С чего это он так разозлился? Придется идти и хвалить его сковородки на серой скатерти.
Мои дети, предоставленные сами себе, немного оголодали, но все оказалось не так плохо, как я ожидала, — внука они не утопили в ванночке и потоп в квартире не устроили. Валерик даже подзаработал где-то деньжат и теперь полностью ощущал себя отцом семейства.
В субботу, несмотря на яростные протесты Лизаветы, я оделась поскромнее и улизнула из дому, сказав, что иду по делу и буду отсутствовать недолго. Я рассудила, что за всеми событиями вряд ли Володя мог успеть написать много картин — одну-две, не больше. С таким количеством я быстро расправлюсь и часов в девять буду дома.
Однако когда я пришла к нему, то не увидела никакого вернисажа. Все было как обычно, только на столе в комнате стояла бутылка шампанского. Я решила, что выпью чуть-чуть, один глоточек, а то опять перестану собой владеть. Мы выпили за успешное окончание дела, то есть за то, что убийства прекратились, так-то радоваться было нечему — жалко Веру Сергеевну, да и Аделаида с Глебом не заслужили такой участи. Я пожалела даже жуткую череповецкую племянницу, хотя та уж точно пострадала исключительно по собственной жадности — сидела бы в своем Череповце, так и была бы жива-здорова.
— Хватит! — оборвал меня Володя довольно решительно. — Теперь поговорим о нас.
Я выжидающе уставилась на него, чувствуя некоторую неловкость.
— Ты не думай, что я чурбан, — начал он, откашлявшись, — и ничего не заметил, когда ты была здесь в первый раз.
Очень интересно! Я почувствовала, как краска бросилась мне в лицо. Значит, он понял, что тогда я хотела у него остаться. Час от часу не легче!
— Ты знаешь, я был женат, — продолжал он.
Сейчас начнет рассказывать, как он любит свою жену и не в силах ее забыть. Мне стало скучно, и я подумала, зачем я только сюда приперлась!
— Ее нет здесь уже два года, там у нее… друг, скажем так. Я тоже человек нормальный, бывали у меня тут. — Он махнул рукой и отвернулся.
Я все еще не могла понять, зачем он мне все это рассказывает.
— Теще только я не говорю, чтобы она не расстраивалась, вот она и считает меня святым, — усмехнулся он. — И вот, когда я тебя встретил, мне показалось… Нет, не показалось, — твердо поправился он, — меня заворожили совпадения. Разве может быть, чтобы люди так мало были знакомы, а уже имели бы так много общего?
Я чуть не подпрыгнула на диване, ведь в свое время я думала то же самое!
— Но почему же ты тогда… — не выдержала я.
— «Почему», «почему»! — закричал он. — Ну как ты не понимаешь? Я не хотел, чтобы мы тут, чтобы как со всеми! — Он подошел, опустился на колени и заглянул мне в глаза: — Я хотел чего-то большего, чтобы это было не случайно, чтобы как в сказке все было!
Ну и ну, вот это тип! Последний, так сказать, романтик.
— Чучело! — засмеялась я. — А если бы я обиделась и вообще послала тебя подальше? Шарахаться он еще от меня будет!
— Не может быть, чтобы ты обиделась, — серьезно ответил он, — все будет хорошо.
Я запустила пальцы в его шевелюру и оттрепала этого ненормального идеалиста от всей души.
— А теперь пойдем, — позвал он и повел меня в комнату Синей Бороды, как я ее называла, — вторая комната в его мастерской, где раньше я не бывала, дверь в которую всегда была плотно закрыта.
Теперь Володя распахнул передо мной дверь. И я остановилась на пороге потрясенная. Комната была довольно просторная, с высокими потолками — старый фонд! Пахло свежестью и чистотой. Стены были выкрашены светло-серой краской, ее запах чуть пробивался — видно, не выветрился до конца. Мебели в комнате было мало, только у стены стояла широкая низкая тахта, покрытая лиловым покрывалом, и в углу — консоль, где в вазе молочно-белого стекла стояли три свежие лилии, разумеется, белые. Занавески на узком высоком окне были плотного белого шелка с кистями, а над тахтой висела картина продолговатой формы, где на темно-синем фоне была изображена лиловая сирень — просто ветки, усыпанные цветами. Несмотря на синий фон, картина вовсе не казалась мрачной.