Сосед был, видимо, веселый. Скоро на плацформе они свиделись. Сергей Оболенский был молодой гусар, совсем почти мальчик, с розовым девичьим лицом, черными глазами и небольшими усиками, и внешним видом нимало не напоминал скандалиста. Но он так озорно и ухарски подмигнул на гулянье Вильгельму, что тот сразу его полюбил и подумал с нежностью: «Пропадет, милый».
Часовой переносил записки. «Письма» князя, написанные необычайным языком, приносили Вильгельму радость и как-то напоминали детство или Лицей. Князь, кроме того, оказался родственником Евгения Оболенского, с которым когда-то вместе был Вильгельм на Петровской площади. Неоднократно Вильгельм пытался ему разъяснить стуковую азбуку, которой научился еще в Петропавловской крепости от Миши Бестужева, но князь ей никак не мог научиться. Начинал он старательно, но с третьей же буквы неистово барабанил в стену – только окрик часового его усмирял.
Князя продержали в яме за его официальное письмо начальнику дивизии барону Будбергу полтора года, из них полгода в Динабурге.
Выпустили его из Динабургской крепости в 1829 году, в апреле. Его отправили в Грузию, в Нижегородский драгунский полк. Прощание было нежное.
Князь написал Вильгельму:
«Дарагой мой друг. Не забуду тебя ни за што холуев и тиранов завсегда презираю што держат такую душу как ты милой в яме. Што нужно передать друзьям и родным все исполню. Эх душа моя, хоть день бы с тобой на воле провели, я б тебя живо растармашил бы. Агарчаюсь што не знаю свижусь ли я с тобой, дружок бесценной. Имею честь быть
Твой верный
штап-ротмистр Абаленской».
И Вильгельм передал ему через часового письмо для Александра, потому что князь ехал в Грузию.
Утром зазвучал ключ в соседней комнате, мимо камеры протопали бодрые шаги, и голос князя сказал за дверями:
– Прощай, друг.
Князь выехал в великолепном настроении. Его отправляли в Грузию, а он слыхал, что в Грузии такие женщины, равных которым в мире нет. Одна пушкинская черкешенка чего стоит! Нет-с, если князь попадет, черт возьми, в плен к черкесам, он черкешенку, будьте удостоверены, в какой-то речонке не оставит! Мешал князю только урядник, который ехал рядом, – толстый, с красным бабьим лицом и по фамилии Аксюк. Аксюк его нарочно толкал, чтобы показать власть, а на остановках смотрел на него такими глазами, точно князь дикая коза и сейчас же в лес сбежит. Князь пробовал с ним заговорить по-человечески, но Аксюк просто-напросто ему не отвечал. Ни слова. Князь надулся. Все раздражало его в Аксюке – и то, что у него бабье лицо, и то, что у него зонтик, как у бабы, и то, что вечером Аксюк храпел, а просыпаясь, испуганно хватал князя за руку – не убежал ли. Раза два просил у князя взаймы, но у того ни гроша не было, может быть, поэтому Аксюк и толкал его. Впрочем, в Орле князь забыл об Аксюке. Четыре его друга – гусары – прослышали как-то, что князя везут, и устроили ему настоящую, черт возьми, встречу. Шампанского было выпито много, а слез пролито без счету.
Князь ехал и дремал. Так проехали они деревню Куликовку. Остановились у целовальника Ляхова, деревенского богатея, на постоялом дворе. Выезжая из Куликовки, князь не без злорадства заметил, что из телеги выпал Аксюков зонтик. Разумеется, он об этом Аксюку не сказал. Они отъехали уже верст с десять, когда Аксюк засуетился. Зонтика не было.
Он остановил телегу, толкнул князя, велел ему сойти, обыскал и перерыл все – зонтика не было.
Тогда князь, слегка покачиваясь на ногах, сказал, глядя на оторопелого от пропажи зонтика Аксюка:
– Зонтик-то тю-тю. Гуляет. В Куликовке обронили.
Аксюк повел на него глазами и прохрипел:
– Нешто видели?
– А как же, – сказал князь, – понятно, видел.
– Что же не сказали? – Аксюк посмотрел на него со злобой.
– Зонтик-то не мой, – сказал равнодушно князь.
– Сесть! – заорал Аксюк.
Уселись.
– Гони обратно!
– Как обратно? – спросил князь. – Из-за твоего зонтика скверного десять верст обратно?
– Молчать! – прошипел Аксюк. – Шантрапа каторжная!
Князь уселся молча. Лицо его порозовело. Они проехали в Куликовку.
Тележку остановили опять у постоялого двора. Аксюк, растерявшийся от пропажи зонтика, побежал в избу – спрашивать хозяина. Саблю он забыл в повозке. Князь остался ждать.
Он посидел с минуту, увидел урядникову саблю и потянулся к ней. Потом вытащил ее из ножен и с обнаженной саблей побежал в избу.
Аксюк увидел его и задрожал.
– На место, – просипел он.
Князь ловко и быстро ударил его саблей в бок. Полицейский мундир рассекся под клинком, мелькнула рубашка. Аксюк ахнул, схватился за бок и побежал маленькими шажками в сени. Там он метнулся в чуланчик и засел в него.
Князь широкими, радостными шагами побежал за ним и атаковал чуланчик.
– Выходи! – кричал он. – В избе не трону.
Аксюк начал переговоры:
– Ваше благородие, бросьте шутить.
– Разве я шучу? – сказал князь. – И какое я благородие, я шантрапа каторжная. Выходи, здесь не трону, а не выйдешь – зарублю.
Он приоткрыл дверь в чуланчик.
Аксюк маленькими шажками выбежал на улицу и закричал бабьим голосом:
– Режут, православные!
И сел в куст у дороги.
Князь начал атаку против куста.
Тут прибежали целовальник с сыном – с постоялого двора. Они сзади крепко обхватили князя. Старый целовальник выбил из его рук саблю.
– Неси ремни.
Князю скрутили руки.
Князь сказал, усмехаясь:
– Целовальник да урядник. Все правительство налицо.
Князя повезли в Орел.
При обыске обнаружили у него чье-то письмо. На вопрос, от кого и кому письмо, – князь равнодушно ответил, что не помнит.
Его посадили в тюрьму и заковали. Его допрашивали, от кого он получил письмо. Князь делал вид, что вспоминает, жандармы ждали. Потом, улыбнувшись, говорил: «забыл» – и пожимал плечами.
III Отделение собственной его императорского величества канцелярии учинило розыск и пришло к заключению, что письмо, найденное при обыске, написано государственным преступником Вильгельмом Кюхельбекером, содержащимся в Динабургской крепости, статскому советнику Грибоедову.
Князь сидел в кандалах.
В 1830 году начальник III Отделения генерал-адъютант Бенкендорф сделал доклад царю. Царь отдал приказ за Оболенским строжайше присматривать, также и за государственным преступником Кюхельбекером. Начальник III Отделения генерал-адъютант Бенкендорф сообщил высочайшую волю главнокомандующему Кавказским корпусом графу Паскевичу-Эриванскому, в распоряжение коего был послан арестованный князь Оболенский, и динабургскому коменданту полковнику Криштофовичу, в распоряжении коего находился государственный преступник Кюхельбекер.