– Ты что, играешь на фортепиано? – спросил он недовольно.

– Играю, – отвечал равнодушно Грибов.

Грибоедов подошел к нему. Грибов привстал.

– Что ж ты играешь?

– Разное играю, – неохотно отвечал Грибов. – Барыню играю.

– А ну, сыграй.

Грибов со скучным лицом сел на табурет и начал подбирать.

Барыня-сударыня,

Протяните ножку.

Грибоедов внимательно слушал.

– Ничего не понимаешь, – вдруг сморщился он, – франт ты. Играть не умеешь, только мой фортепиано портишь. Играй лучше в бабки. Пош-шел. Так надо играть.

Он сел и сыграл.

Грибов был недоволен.

– По-вашему так, – сказал он уклончиво.

– Ах ты, франт, – сказал Грибоедов, глядя на него удивленно, – а по-твоему как?

Грибов ничего не отвечал.

Грибоедов заходил по комнате. Тоска гнала его из угла в угол, поворачивала вокруг стола, та самая знакомая, которая гнала его из Петербурга в Грузию, из Грузии в Персию, заставляла стравливать людей на дуэли и говорить грубости женщинам.

– А где Вильгельм Карлович? – спросил он Грибова.

– Кататься уехали.

– Что так поздно? Куда – не знаешь?

– Не сказывали.

Грибоедов встревожился.

– Сказали – не беспокоиться. Сегодня позднее приедут.

Грибоедов сел за стол и начал писать записку Воейкову:

«Я умираю от ипохондрии, предвижу, что ночь всю проведу в волнении беспокойного ума, сделайте одолжение, любезный Николай Павлович, пришлите мне полное число номеров прошлогоднего Вестника, хоть и нынешнюю последнюю тетрадь, авось ли дочитаюсь до чего-нибудь приятного.

Ваш усердный Грибоедов.

Коли эта записка не застанет вас дома, то, когда назад придете, пришлите со своим человеком».

– Снеси к Воейкову, – протянул он Грибову.

Прошло еще полчаса. Было уже совсем темно. Напротив по улице скользящим шагом прошел Похвиснев. Грибоедов узнал его по походке. Он вдруг встревожился не на шутку.

– Куда Вильгельм запропастился?

Он выбежал, оседлал коня и поскакал.

IX

Когда человек прицелился, Вильгельм быстро в него выстрелил и дал шпоры коню. На скаку, пригибаясь к луке, он обернулся. Человек гнался за ним. Он, не целясь, выстрелил снова.

– Черт, промах.

И тотчас прожужжала пуля у самого уха. Конь прянул. Вильгельм несся над обрывом, над бездной, по прямой нитке дороги, крепко сжимая повод. Сзади бежал необыкновенно легко и быстро человек. Опять пуля. Конь вдруг заржал, дрогнул, захрипел и, пошатнувшись, рухнул. Вильгельм не успел вытащить ногу из стремени, нога запуталась. Падая, он сильно ушибся.

Так он пролежал с минуту, корчась от боли, стараясь высвободить ногу из-под коня.

Через две минуты человек в высокой шапке будет здесь. Вильгельм рванулся изо всех сил и выволок ногу из-под коня. Он попробовал встать, застонал и пополз, как длинная ящерица, неожиданно и быстро, волоча больную ногу и мерно, как будто нарочно, стоная.

Имеет ли смысл ползти дальше?

Он все равно не уйдет.

Шагов еще, однако, не было слышно. Вильгельм посмотрел вперед. Шагах в пяти от него был огромный дуб. Он вырос на самом склоне дороги, нижние ветки его были в уровень с обрывом.

Секунда – и Вильгельм решился. Он быстро подполз к дереву. Дуб был точно такой, как в царскосельском саду. Вильгельм прекрасно лазал по деревьям. Корчась от боли, он повис на ветке.

Он почти терял сознание, но сжимал ветку крепко, как прежде повода. Усилие – вторая ветка, еще усилие – третья.

Дальше было дупло, огромное, в человеческий рост.

Вильгельм не смотрел вниз, внизу была бездна. Он сделал движение ногой, закричал от боли и упал в дупло.

Сразу пахнуло прохладной гнилью.

На секунду стало темно, как в холодной и темной реке, волна кружила его, водоворот засасывал ногу.

Он открыл глаза. Дупло, темное, сухое, прохладное, над головой поет комар. Легкий звон сверху, и мимо Вильгельма пролетела ветка.

Вильгельм выглянул.

Внизу стоял чечен и стрелял в дуб. Он его заметил. Он хотел снять его с дуба спокойно и безопасно, как птицу.

Вильгельм ощупал пояс, за поясом был один пистолет.

Он прицелился.

Рука его дрожала.

Выстрел – промах, еще один выстрел – снова промах. Надо стрелять медленно. Вильгельм почувствовал тоску.

Сидеть в дупле и ждать смерти!

Он еще раз прицелился и снова выстрелил. Чечен закричал, схватился за ногу и быстро приложился. Вильгельм нагнул голову. Пуля вонзилась в дупло над самой его головой. У него оставался один заряд.

X

Грибоедов скакал долго. Никого не было. Он подумал, повернул коня и поскакал по самой опасной дороге, вдоль обрыва. Было уже очень темно.

«Убежал, убежал, отчаянная голова, – почти плакал он. – Хочет в Грецию попасть – попадет в плен, насидится в подвале. Эх, Вильгельм, донкихот, франт ты милый…»

Конь захрапел и шарахнулся. Поперек дороги лежал труп коня. Грибоедову вдруг стало страшно. Машинально он повернул коня и поскакал назад. Потом его желтое лицо порозовело. Он со злостью дернул поводья и снова поскакал вперед. Доехал до павшей лошади, спешился и подошел к ней. Похвисневский жеребец. Стало быть, Вильгельм… где же Вильгельм? Он дошел до обрыва и посмотрел вниз – убит, сброшен в пропасть? Он растерянно смотрел в темноту, ничего не было видно. Над самой его головой раздался стон.

– Это еще что такое? Кто здесь? – закричал Грибоедов, и опять ему стало страшно.

Кто-то опять застонал. Стон шел с дерева. Грибоедов взвел курок и подошел к дубу.

– Кто здесь? – закричал он.

– Будьте добры, помогите мне выйти из дупла, – сказал голос.

– Что за чертовщина, – сказал Грибоедов. – Это ты, Вильгельм?

– Александр, – обрадовался в дупле голос.

Грибоедов вдруг начал хохотать. Он никак не мог сдержать смеха.

– Что же ты в дупло забрался, милый?

В дупле тоже раздался смешок, очень слабый.

– Я отстреливался.

Потом, немного погодя:

– У меня, кажется, нога сломана.

Грибоедов стал серьезен. Он полез по веткам и стал спиною к дуплу.

– Садись ко мне на крюкиши.

Он выволок Вильгельма. Тут он заметил, как тот бледен и слаб. Он усадил его на коня.