Андрия Зеренкович, наш командир, не знает, что делать. Раньше он привык получать указания от своего командования, как и деньги, которые он раздавал нам. Теперь мы попросту вооруженные бродяги, которые призваны убивать всех боснийцев, где бы мы их не видели. Охота на бандитские группы боснийцев безуспешная. Сегодня они здесь, завтра – там. За ними можно угнаться разве что на вертолете. В бой они предпочитают не ввязываться, поскольку мы сразу вызываем подкрепление.
Мы по-прежнему живем на постоялом дворе, но часть сербов снялась с позиций, и мы можем в любую ночь пасть жертвой собственной неосмотрительности. Теперь мы должны еще нести и ночной дозор. Если ты нечто делаешь с девушкой, то это скрашивает серые ночные часы.
Светлана словно приклеилась ко мне и чувствует меня частью себя. Она приходит в ужас, когда я иногда говорю, что ей пора отсюда уезжать, уходить, поскольку мы ежедневно подвергаемся смертельному риску. Кажется, благодаря этому риску она и испытывает острые ощущения, которые никогда не имела от мужчин в цивильной жизни. Она преобразилась даже внешне, похорошела, сдружилась с девушками, которым тоже, как и нам, пока некуда уходить.
Наконец, Андрия Зеренкович получает приказ не пропускать бронетехнику противника по дороге через мост, а при случае разрушить мост вообще. Нам дают два стареньких РПГ, два ящика гранат к ним и рацию, по которой мы должны корректировать огонь миномета с прежних сербских позиций. Правда, миномет спрятан в лесу, поскольку, согласно решению ООН, тяжелое вооружение должно быть отведено от города.
…Я лежу за сосной на склоне горы, над дорогой, ведущей к мосту, и смотрю, как светает. Я всегда любил это время, но сейчас недолюбливаю. В это Время мы обычно занимаемся со Светланой тем, чем занимаются зрелые мужчина и женщина. И теперь мне неприятно следить за рассветом, чувствовать, будто и внутри у меня все наполняется серой мглой, словно и я участвовал в медленном редении тьмы, которая предшествует солнечному восходу, когда предметы становятся черными, а пространство между ними – светлым. Сквозь легкий туман, который ползет с реки, я вижу внизу каменную арку моста, легко и возвышенно перекинувшегося через провал, и броневики, обложенные мешками с песком.
Я вижу часового, голова которого в стальном шлеме изредка высовывается из-за мешков. Часового можно подловить и всадить ему в шею пулю, но тогда нарушится весь наш план.
Я смотрю на часы и думаю: интересно, скоро ли поползут? Если сразу бить по часовым, то нас разнесут в щепки и кусочки из крупнокалиберного пулемета. А вдруг боснийцы не решатся наступать по мосту и пойдут в другом направлении? Зеренкович сказал, что это возможно. Если же боснийцы двинут танки по этой дороге, а их люди полезут широким фронтом через реку, то мы просто-напросто побежим. Правда, минное поле на берегу никто не снимал, значит, такой вариант маловероятен.
Что толку тревожиться?
Я увидел, как два боснийца в бронежилетах и касках, с автоматами за спиной вышли из-за поворота дороги и направились к мосту. Вот они идут по мосту медленным, тяжелым шагом. Осмелели. Чувствуют, что так называемое мировое сообщество осуждает сербов за этнические чистки и поэтому ведут себя нагло. Крови они пустили не меньше, чем сербы. А может, еще и больше. Посреди моста они остановились и посмотрели на разрушенные перила. Один сплюнул в реку. Солдаты скрылись за мешками с песком. Оттуда вьется дым от сигарет.
Неожиданно я услыхал гулкое буханье и глухие разрывы артиллерийских снарядов. Неужели боснийская бронетехника пошла другим путем? Тогда можно и поохотиться. Я откладываю тяжелый гранатомет в сторону и беру в руки снайперскую винтовку, мокрую от росы. Часовые вышли из-за мешков и прислушиваются. Ствол крупнокалиберного пулемета зашевелился и начал хищно рыскать по горам.
Туман совсем рассеялся, и я отлично могу разглядывать человека, стоящего посреди дороги. Он поднял голову вверх и прислушивается к звукам взрывов.
Позади я слышу шорох. Андрия Зеренкович пробирается ко мне.
– Сейчас и ударим, – говорит Зеренкович. – Очень удобный момент. Бей вон по тому человеку из гранатомета, перезаряжай и сразу стреляй по крупнокалиберному пулемету. Мы начнем первыми…
Я прицеливаюсь гранатометом в стоящего на мосту противника и жду выстрела с позиции Зеренковича. Я никогда еще не стрелял в человека из гранатомета. Что станет с одетым в бронежилет человеком, когда по нему влупить из гранатомета?
Громоподобный выстрел потрясает окрестности. Это РПГ Зеренковича. Человек на мосту пригнулся и растерянно осматривается. Я хладнокровно нажимаю на спусковой крючок гранатомета. Оглушительный выстрел… Граната с шипением уходит к мосту. Огонек ее попадает прямо в цель. Взрыв! На месте человека остаются бесформенные куски. Быстро перезаряжаю гранатомет и прицеливаюсь поверх мешков с песков в броневик, откуда после выстрела Зеренковича идет дым. Выстрел! Слепящее пятнышко гранаты уходит к цели, раздается еще один взрыв. И тут неожиданно из города бьет орудие. Снаряд ударяет левее меня и в клочья разносит дерево. Осколки крошат ветки. Снова выстрел, и теперь снаряд разрывается уже ближе, и я тщетно пытаюсь спрятаться у корней сосны. Взрыв! Меня отшвыривает вместе с корнями, на которых повисают куски дерна.
Я оглох, перед глазами плавают оранжевые круги. Я ничего не слышу и ничего не чувствую. Мне все безразлично. Вижу перед собой размахивающего руками Андрия Зеренковича, Федора Чегодаева, который тащит рюкзак со снаряженными гранатами, и смеющегося Марко Даиджича. Вот уж весельчак! Я все понимаю, что мне показывают руками – пора уходить, но не понимаю, почему молодой Даиджич смеется. Меня тянут за одежду, волокут за шиворот, я упираюсь, пытаясь вернуться и забрать свою снайперскую винтовку. Ее нигде нет. Наконец, звон в ушах уменьшается, я немного начинаю слышать и различать голоса и тогда вижу в руках Даиджича мое оружие. Винтовочный ствол согнут взрывом снаряда в дугу. Меня ведут за руку в глубь леса. Я контужен, у меня болит порезанная нога, мою винтовку разбил снаряд.
Мы попадаем на позицию минометчиков. Сербы забрасывают мины в ствол миномета и затыкают уши. Мины с гулким шлепаньем уходят вверх и летят к мосту, накрывая разбитый и без того боснийский пост. Я ушей не затыкаю. Я все равно почти ничего не слышу. Огонь корректирует Зеренкович, который на свой страх и риск остался под артиллерийским обстрелом. Мы охраняем минометную позицию, но недолго. Из-за деревьев показывается Андрий Зеренкович и устало машет рукой.
– Все! – кричит он мне в ухо. – Все разворотили. Но от города идут два бронетранспортера и целая толпа боснийцев. Уходим…
Он берет ручную гранату, вырывает чеку, бросает гранату в ствол миномета и кидается за бруствер. Звонкий и резкий взрыв. Оружие уничтожено. Мы уходим.
На прежних позициях бродят две прикормленные собаки. Даиджич стреляет по одной и та сразу же подыхает. Другая, словно обезумев, уносится прочь, оглядываясь и оскаливая зубы.
– Не хочу, чтобы достались боснийцам. – И он пускает очередь по убегающему псу.
Странная логика!