– По-моему, это называется: уходить домой, – объяснила Кэтрин, – после чудесно проведенного дня. Спасибо тебе.
– Ты не хочешь никуда идти, – сказал он и вернул свою чашку на столик, а потом то же самое проделал и с ее чашкой. – Ты не хочешь расставаться с этим диваном, ты не хочешь закутываться в пальто, и ты не хочешь возвращаться по ночным улицам в пустой дом.
Когда он так говорил, таким глубоким, бархатным голосом, в котором, казалось, скрывались ответы на все ее возможные вопросы, кровь закипала у нее в жилах.
– Нет, не хочу, – согласилась она, – но все равно я это сделаю.
Он потянулся к ней, зарылся пальцами в ее волосы, и в следующий миг она уже лежала у него на груди, где под рубашкой глухо билось сердце.
Он медленно расстегнул ее блузку. Она ощутила на коже тепло его пальцев и вздрогнула всем телом.
– Ты хочешь остаться здесь со мной, – прошептал он ей в волосы, а его рука скользнула под блузку и накрыла грудь. Пальцы поиграли ее соском, погладили живот, замерли у пояса юбки.
Он держал ее в плену, и в ее сознании внезапно вспыхнула мысль о том, что именно этого он, наверное, и хочет. Получить доступ в ее жизнь, чтобы стать там единственным хозяином, чтобы распоряжаться ею и диктовать глубину их отношений.
– Нет, – мягко отозвалась Кэтрин, – это ты хочешь, чтобы я осталась, а я очень хочу знать почему.
– Потому, – шумно выдохнул он ей в шею, – что я дурак.
По крайней мере ей показалось, что он так сказал, – и она вывернулась, чтобы посмотреть ему в лицо. Завтра, подумала она, завтра она все разложит по полочкам. Завтра она положит конец этой связи, иначе та положит конец ей самой.
Она приподнялась на коленях на диване и, распахнув блузку, притянула его голову к ложбинке на своей груди. Его рот прильнул к соску, и Кэтрин выгнулась, откинув голову, добровольно отдаваясь его жадным губам.
Дрожащими пальцами она расстегнула пояс, и юбка упала на диван.
Доминик застонал, глухо, хрипло, и, толкнув ее на спину, поспешно стащил с ее ног юбку. Ладонь его легла на шелк трусиков, где изнывала от желания душа ее женственности. Задрожав, она начала двигаться под его рукой и, когда он скользнул пальцами под шелковый лоскуток, едва сдержала стон удовольствия.
Как она могла думать, если все ее тело объяли языки пламени? Она спала глубоким сном, пока не появился он, пока снова не обрушился на ее жизнь и его первый поцелуй не вырвал ее из летаргии. И сейчас она чувствовала себя живой и настроенной на все живое, а не загнанной в странную ловушку сомнительного удовлетворения, без возможности двигаться вперед.
Он дрожащими руками снимал с себя одежду, и, увидев это, она испытала головокружительное ощущение собственной власти.
Она и раньше не понимала, что его в ней привлекает, и еще меньше могла понять это сейчас, но отказывалась думать об этом и искать ответы на все вопросы. Она протянула к нему руки, и волна любви и желания захлестнула ее, когда он накрыл ее тело своим. Она обхватила его спину, с восторгом ощутив под пальцами гладкие мускулы.
Он сжимал ладонями обе ее груди, не переставая ласкать их, и ее тело таяло, как будто растворялось в огне его страсти.
Он перевернул ее на себя, и Кэтрин одним легким движением опустилась на него, чувствуя его мощь внутри себя, чувствуя себя с ним одним целым.
Они достигли вершины наслаждения, и, услышав его протяжный удовлетворенный вздох, она прижалась к его шее быстрым целомудренным поцелуем, в котором было все, что она испытывала к этому мужчине и что всегда будет испытывать.
Он открыл глаза и посмотрел на нее.
– Я знаю, что мы обещали никогда не обсуждать этого, – шепнул он, – но ведь у тебя не было никого другого, верно? Ты ушла от меня не из-за другого.
– Нет. – Она провела пальцем по его щеке, потом очертила линию решительного подбородка. – Нет, у меня никогда не было никого другого.
– Почему ты сразу не сказала об этом?
– У меня были свои причины. – Она, нахмурившись, отвернулась.
Это неправда, что можно разрубить свою жизнь, как кусок мяса, отделив прошлое, будто это просто несъедобные обрезки. Она и раньше прекрасно это понимала, но предпочла дать себя уговорить, предпочла верить, что такой способ сработает и они смогут заниматься любовью, игнорируя все остальное. Все то, что угрожало разрушить их отношения.
– Ладно, неважно, – сказал он, рассеянно накручивая на палец длинную прядь ее волос.
Нет, важно, охваченная тревогой, думала она. Для тебя это, может, и неважно, поскольку твои чувства не затронуты, но для меня – важно.
– Мне нужно в душ. – Она принялась поспешно натягивать одежду.
– Не сейчас. – Он потянул ее назад, и она снова оказалась на краю дивана.
Кэтрин повернулась к нему лицом. В полутемной, освещенной лишь мерцающими языками пламени камина комнате в Доминике появилось что-то нереальное. Его стройное, мощное тело было настолько совершенным, настолько изысканно вылепленным, что он казался мифическим существом, греческим богом, в ленивой истоме растянувшимся рядом с ней.
Но нет, он не бог, тут же возразила она сама себе, а всего лишь человек. Человек со своими человеческими недостатками. Что бы он сказал, если бы она открыла ему свою историю? Осталась бы на его губах эта дьявольски чарующая усмешка? Смог бы он с той же легкостью отмахиваться от прошлого?
Она встала и пошла к двери, а потом почти бегом поднялась по лестнице и зашла в душ.
Ее даже не удивило, что он присоединился к ней, но на этот раз мысли ее были далеко. И он явно это понимал, поскольку не пытался прикоснуться к ней. Но не отрывал непроницаемо-бездонных глаз от ее лица.
– Похоже, тебе не помешает выпить, – заметил он, одевшись, и Кэтрин обеспокоенно посмотрела на него.
– С чего ты взял?
Он ответил:
– Как бы ни были все вокруг уверены в моей бесчувственности, нужно быть слепым, чтобы не заметить, что тебя что-то тревожит.
Она покорно прошла за ним в столовую и приняла предложенный бокал коньяка – она втайне ненавидела этот напиток, но он, говорят, придает мужества, а именно в мужестве она сейчас нуждалась сильнее всего, потому что час настал. Больше не было смысла притворяться, что они смогут жить и дальше без прошлого и без будущего. Это исключено.
Да, думала Кэтрин, чувствуя, как после первого глотка жидкость огнем обожгла ей горло, настал наконец час правды.
– Доминик, – произнесла она, аккуратно опуская бокал на столик рядом с ними, – я считаю, что ты должен кое-что узнать.
Доминик ничего не ответил. Он сидел неподвижно, обхватив ладонями бокал, но Кэтрин почувствовала, как изменилась атмосфера. Он вдруг насторожился, и от этой настороженности у нее волосы зашевелились на затылке. Казалось, по комнате пронеслось ледяное дуновение, хотя камин горел так же ярко, как и полчаса назад.