– Милый юноша, – сказал Мазур с аристократической укоризной. – Могу вас заверить, что я в жизни не состоял на службе в тайной полиции, а также во всевозможных разведках...
Что, между прочим, с формальной точки зрения было чистейшей правдой, поскольку он всю жизнь был классическим армеутом.
– Ну что вы, сеньор, – усмехнулся гость. – Я вас ни в чем подобном не подозреваю, просто таковы уж правила игры, которая должна быть честной... Пойдемте?
Они вчетвером разместились в зеленом джипе Энджел – Дик за рулем, Санчес рядом с ним, а Мазур с девушкой на заднем сиденье, что твои голубки.
– Поезжайте прямо, старина, – небрежно распорядился Санчес. – Я потом объясню, куда поворачивать...
Мазур отметил, что юнец, едва машина тронулась, мгновенно преобразился. Он не вертелся на широком мягком сиденье, не крутил головой по сторонам – но быстрые взгляды то в зеркальца, то по сторонам свидетельствовали, что сопляк не так прост, видывал виды и безусловно способен просечьлюбую слежку. Временами он кратко объяснял:
– На повороте – налево... до памятника – и направо...
Шло время. Мазур не знал города, но очень быстро убедился, что посланец команданте заставляет Дика изрядно попетлять, так что любой, даже самый искусный «хвост» рано или поздно попадется на глаза... Сам он никакого «хвоста» пока что не видел – впрочем, он-то в этом не был спецом.
Мимолетно коснулся локтем своего верного пистоля, втайне от новых друзей запрятанного под элегантным легким пиджаком гораздо искуснее, чем это получалось у Санчеса. И заветная сумка была при нем – выпросив у хозяйки аванс, Мазур купил ее в соседнем магазинчике и перегрузил туда немудреные пожитки, потому что побывавший в коровьем дерьме рюкзак выглядел очень уж предосудительно. Энджел с некоторым удивлением подняла брови, когда Мазур потащил сумку с собой в машину, но он непреклонно объяснил, что долгая жизнь бродяги-моряка приучила все свое носить с собой, особенно когда этого своего не особенно-то и много, потому что лишаться последнего обиднее даже, чем, скажем, терять один миллион из десяти. В общем, воры в их отсутствие могут залезть запросто. Она не стала спорить, так что все обошлось...
Прошло не менее получаса петляний, кружений, проезда по тем же улицам, что и давеча. В конце концов, очень похоже, разумная подозрительность Санчеса улеглась, и он сказал уже чуточку другим тоном:
– Дружище, сворачивайте на авениду Сан-Хуан и прите по ней до конца...
Дик кивнул и притоптал педаль газа. Машина пронеслась по одной из самых длинных улиц Ла-Бьянки, мимо полицейского поста, не обратившего на них ровным счетом никакого внимания, выскочила на окраину, попетляла меж стареньких домишек и вовсе уж жалких лачуг, выехала за город и согласно ценным указаниям Санчеса помчалась по неширокой асфальтированной дороге. Деревьев вокруг становилось все больше – не настоящие джунгли, конечно, но места пошли насквозь необжитые...
Еще минут через двадцать быстрой езды Санчес выдал очередной ориентир, и джип свернул на узкую проселочную дорогу, представлявшую собой две глубоких колеи в красноватой сухой земле. Если бы не экзотические деревья и ненашенскийцвет земли, как две капли воды походила бы на российскую глубинку...
Стежки, подобные этой, человека вроде него всегда раздражают до предела – поскольку на них проще простого устроить засаду. Будь ты хоть царь и бог спецназа, не убережешься: дорога узкая, а чащоба густая, даже зеленый сопляк сможет без особого труда выпустить пулеметную очередь, а то и снаряд из базуки – и раствориться невозбранно в дебрях, прежде чем его успеешь не то что положить, а хотя бы заметить. Остается надеяться, что партизанам и в самом деле необходимо, говоря американскими оборотами, паблисити. Мазур и без объяснений Энджел знал, что всевозможные партизаны обожают журналистов – но далеко не все, между нами, взять хотя бы Кампучию, долбанный кошмар...
Впереди совершенно неожиданно открылось обширное пространство – этакая проплешина диаметром с полкилометра. Посреди нее стоял двухэтажный домик, даже издали заметно, старинный и ветхий на вид, поблизости – два вовсе уж развалившихся сарая. На небольшом участке росли аккуратными рядами какие-то злаки. Мазур подумал, что он, человек сугубо городской, и на родине-то не смог бы отличить пшеницу от ячменя, а уж здесь-то...
Меж двух рядочков копался с чем-то вроде мотыги человек в большой соломенной шляпе и потертых портках, голый по пояс. На шум подъезжающей машины он не обратил ни малейшего внимания, словно был глух от рождения.
Вроде бы это называлось чакра– небольшая ферма, здешний хутор. Да, кажется, чакра...
– К парадному входу, – сказал Санчес невозмутимо.
«Парадный вход» представлял собой кирпичное крыльцо с остатками былого навеса. Дик заглушил мотор, и они вылезли, прихватив камеру. Мазура порадовало, что Энджел хозяйственно заперла машину – вообще-то повстанцам мелкое воровство не свойственно, но все же так спокойнее...
Санчес первым направился в дом – энергичной походкой человека, бывавшего здесь не впервые. Мазур шел следом, неторопливо, солидно, как и полагалось известному в Штатах репортеру.
Они оказались в большой комнате, где у глухой стены стоял самый обычный стол, накрытый свисавшим до облупленных половиц флагом – красно-черно-зеленым, с перекрещенными мачете и еще какими-то золотыми орнаментами – а за столом в картинной позе восседал человек, несомненно, долго и упорно трудившийся над тем, чтобы придать себе максимум сходства с легендарным Че Геварой – совершенно та же борода, тот же круглый берет (только эмблема другая, разлапистая золотая кокарда, приличествующая фельдмаршалу), похожая защитная куртка. Годочков ему было, если присмотреться, немногим более, чем Мазуру.
У двух окон – одно напротив стола, другое в стене по правую руку команданте – стояли в напряженных, вовсе не картинных позах два молодца, одетые без всяких выкрутасов в стиле Че: камуфляж, высокие ботинки, непокрытые головы.
Санчес, сложив руки на груди, встал за левым плечом бородача с видом любимого наполеоновского маршала. Метрах в пяти от стола аккуратной шеренгой стояли три стула, предназначенные для гостей. Приглашающий жест хозяина – и Мазур уселся на средний стул, а Дик принялся старательно устанавливать камеру на треноге. Возникла неизбежная пауза...
И Мазур, обратившийся в зрение и слух, сделал не особенно приятное открытие. На втором этаже – куда вела рассохшаяся лестница с выломанными перилами, притулившаяся у четвертой стены – определенно был кто-то еще. И, быть может, не один человек. Они там старались перемещаться как можно тише, но их выдала пыль – ее крохотные частички, искрами вспыхивающие в солнечных лучах, косо бивших в лишенное стекол окно, вмиг сообщили опытному человеку о том, что на втором этаже кто-то затаился. Такперемещаться пылинки могут в одном-единственном случае – если отделяются от потолка в результате осторожных шагов наверху... Логично, отметил Мазур. Я бы на его месте еще и в лесу вокруг чакры разместил полдюжины автоматчиков, а лучше дюжину... Поскольку всегда и везде следует считать, что противник как минимум не дурнее тебя, пессимизма ради будем думать, что в лесу – дюжина стволов...