Но куда денешься от этого саднящего стыда, глядя на беззаботно кривлявшегося паяца и живой манекен за его спиной, что-то там шамкавший не в такт мимике...
– Ужас, правда? – весело спросила Кристина. – Честное слово, мне их жалко.
– Кого?
– Русских.
– Почему? – как мог беззаботнее спросил Мазур.
– Несчастный народ. Терпеть над собой такое вот... Я политикой мало интересуюсь, но их, наверное, следовало бы завоевать только ради того, чтобы избавить от этих старых клоунов...
«Это нам следовало бы завоевать эту долбанную страну, – сердито подумал Мазур. – Поскольку погрязла в самом неприкрытом разврате: банановая республика, американские марионетки, а меж тем в средней руки кабаке красуется цветной ящик, который не у всякого секретаря обкома сыщется. И любой – любой, вроде меня! – может в пять минут за смешные деньги снять отдельный домик с садиком, пусть и крохотным, и жить там с девушкой, не предъявляя никому ни паспорта со штампом о браке, ни прописки. Форменный разврат, нет на них единственно верного учения, нет на них парткомов, женсоветов, вечерних университетов марксизма-ленинизма и определяющего года решающей пятилетки...»
– Что с тобой? – спросила Кристина. – У тебя лицо сделалось... старое. Хорошо хоть, на миг.
Как мог естественнее Мазур ответил:
– Представил, что мог бы стать таким вот... – и кивнул на огромный цветной экран.
Она поежилась:
– Действительно, ужас... Нет уж, предпочитаю погибнуть в расцвете лет. Неожиданно, как от молнии. Идешь по улице – а по тебе вдруг шарахнут из пулемета... И ничего не успеваешь понять. Здорово, верно?
«Дура, – подумал Мазур мрачно. – Салажка. Вообще-то в этом есть своя сермяжная правда, но вот насчет того, что это здорово – сильно сомневаюсь. Просто-напросто ни по тебе, ни по твоим друзьям и знакомым, ручаться можно, в жизни не лупили из пулемета. А это, между прочим, процесс не из приятных...»
– Здорово, – поддакнул он механически. – А еще лучше – атомной бомбой по макушке, чтобы уж наверняка... тебе здесь еще не прискучило?
– А что? – ответила она прямым, откровенным взглядом. – У тебя возникли идеи получше?
– Сам не знаю, как их назвать, – сказал Мазур. – Идея у меня проста: расплатиться с этим предупредительным юношей в белом, поймать такси и ехать домой, дама против?
– Дама не против, – медленно сказала Кристина. – У нее есть одно уточнение: она была бы не прочь сначала погулять по ночным улицам, согласно классическим канонам... Традиции ради. А то очень уж современно получается...
– Как пожелает дама, – сказал Мазур, жестом подзывая официанта.
Он надеялся, что романтичная прогулка по ночным улицам в стиле робких пионерских ухаживаний надолго не затянется – Кристина как-никак была из соблазняемых, а не совращаемых. Так оно и оказалось: уже через четверть часа они сидели в такси, а еще через столько же оказались в домике, где Мазур очень быстро убедился, что двадцатый век берет свое, и развесистое генеалогическое древо ничуть не мешает девушке из благородного рода быть раскованной и изобретательной, да вдобавок жарким захлебывающимся шепотом преподносить порой на ушко такое, отчего благородные предки, воспитанные в незыблемых традициях, могли и вертеться в гробах, как курица на вертеле. Ну, а неотесанный австралиец от таких реплик только пофыркивал, следую желаниям дамы – и долгонько им следовал, иногда для разнообразия давая волю своей моряцкой фантазии. Много времени прошло, прежде чем красотка успокоилась в надежных объятиях бродяги и авантюриста и надолго там притихла.
Мазур блаженно отдыхал – поскольку тоже был не железный. Лишь ощутив в стиснутой крепкими объятиями добыче некое шевеление, осведомился на ушко:
– Ну, и каково это – оказаться во власти разнузданного бродяги?
– Я бы сказала, неплохо, – все еще чуточку задыхаясь, созналась очаровательная и разгоряченная добыча.
– Ничего удивительного, – сказал Мазур. – Скромности ради следует уточнить, что меня считали непревзойденным любовником во всех портах от Аделаиды до Шанхая...
За каковую похвальбу тут же получил игривую невесомую пощечину. И сказал:
– Интересно, а как будет по-испански звучать... – и повторил ей на ухо то, что недавно от нее же и услышал.
– Понятия не имею, – оскорбленным тоном заявила Кристина. – И вообще, откуда ты взял эту похабщину?
– Одна красотка недавно на ушко шептала.
– Боже, с кем ты только путаешься... В каком-нибудь из портовых заведений, надо полагать?
– Листал я как-то от скуки книжку одного малого, по фамилии, кажется, Шукспер, – сказал Мазур. – Замечательная там была фразочка: «о женщины, вам имя вероломство...»
– Совершено не понимаю, о чем ты.
– Браво, – сказал Мазур. – Следуя этакой логике, я и сейчас пребываю в полном затмении чувств? В галлюцинациях? Потому что у меня сейчас устойчивая галлюцинация: усиленно мерещится, что в руках у меня лежит нагая, как правда, красавица из знатного рода, уходящего корнями...
– Джонни, милый... Могу тебе по секрету сказать, что и сто лет назад, когда мораль была куда как твердокаменнее, случалось все же, что в руках у всяких нахалов полеживали красавицы знатных родов. Нагие, как правда и уходящие корнями. И двести и триста… Это жизнь, ничего тут не поделаешь. Так что не считай себя Колумбом в данном вопросе...
– Да господи, я ж прекрасно вижу, что ни в каких я смыслах не Колумб...
– Хам.
– Скорее уж – охальник, – сказал Мазур. – Интересно, а в испанском есть какое-нибудь словечко вроде «охальника»?
– Масса, – фыркнула Кристина. – Фреско, сильвергуенца, а применительно в нашей стране – дескарадо...
– Красиво звучит, – сказал Мазур. – Почти как «идальго». Ничего, если я закурю в постели?
– Только если будешь стряхивать пепел в пепельницу, аккуратно.
– Клянусь на Библии...
Он с удовольствием выпустил дым, бледным облачком потянувшийся в распахнутое окно. Стояла тишина, из крохотного садика наплывала влажная прохлада, соблазненная красавица примолкла, и это было совсем хорошо – Мазур терпеть не мог, когда партнерши в аккурат после бурного общения начинали идиотски щебетать, а то и справляться о накале и серьезности чувств.
– Что это ты так выжидательно косишься? – спросила прильнувшая к нему Кристина.
– Жду.
– Чего?
– Не начнешь ли ты выяснять, как я тебя люблю – просто крепко или вовсе уж нестерпимо...
– Не дождешься, – сказала она решительно. – Я же не дура. Прекрасно представляю, сколько у тебя было таких дурочек...