— Нам еще часика на три осталось. Потом надо тебе работу принять, рассчитаться честь по чести…
Ванечка отмахнулся.
— Да ладно. Я ненадолго.
У «Жигулей» он был ровно в одиннадцать, к самому открытию. Огромная толпа штурмовала двери. Что поделать, на весь большой город было тогда всего четыре пивных учреждения, где подавали не разбавленную мыльной водичкой ослиную мочу в кружках, а относительно сносный бутылочный продукт: «Жигули» на Владимирском, так называемый «Маячок» на углу Невского и Маяковской, «Медведь» на Потемкинской и еще одно заведение в стиле «нэп» на Староневском. Именно в эти точки съезжались серьезные любители со всего Ленинграда, и обслужиться по-быстрому можно было лишь при особо удачном стечении обстоятельств. Сегодня таких обстоятельств не намечалось — в толпе ни одной знакомой рожи; вместо старичка-швейцара, почетного клювиста, прозванного «Алексеем Николаевичем» за очевидное сходство с Косыгиным, торчит какой-то новый, молодой; выражение лиц у публики самое деловое — с такими на халяву не проскочишь.
Ванечка скромно вдвинулся в хвост очереди и начал тихо маяться. Минут через десять подошел Андрей, и стало полегче. За разговорами незаметно пролетело еще с полчаса. За это время очередь не продвинулась ни на одного человека — прорвавшиеся внутрь счастливцы явно не спешили расстаться со взятыми с бою местами. Андрей печально оглядел толпу и, позевывая, сказал:
— Что-то мне здесь не климатит. Торчим, как забытая клизма. Невдохновенно. Нет, понимаешь, окрыленности, романтизьму маловато. Ну проявим мы с тобой, душа Тряпичкин, стойкость, дождемся своего часу — так уж до самого закрытия не выйдем, жалко будет. Ну нажремся пива пенного, ну, станет рожа опупенная — и только? А ведь ты только оглянись вокруг — последнее летнее солнышко, птички там всякие и прочие отправления природы… Романтизьму душа требует… Короче, слушай диспозицию, портвайнгеноссе: сейчас мы — через магазин, естественно, — с полным боекомплектом выруливаем к тебе. Там мы легонько подзагружаемся чем-нибудь красненьким и прохладненьким, складируем запас и в самой что ни на есть боевой кондиции совершаем перелет в ЦПКиО, где и спикируем на двух подходящих телок…
— Да, но…
— Знаю-знаю, бабсклей — не лучший твой вид спорта. Успокойся, душа Тряпичкин, сегодня я угощаю. А ты будешь смотреть и молча учиться.
— Я… — воодушевленно начал Ванечка.
— А глазенки-то загорелись… Слушай дальше. После предварительной обработки возвращаемся с трофеями на базу и приступаем к работе по полной схеме. Идет?
— Идет! — убежденно согласился Ванечка.
— Переговоры прошли в духе полного взаимопонимания, — констатировал Житник. — Для начала сделаем небольшой крюк и отметимся чем-нибудь благородным, вроде мадеры. Чисто символически, грамм по триста, дабы не ломать установленную прогрессию…
В благородной распивочной рядом с Домом актера мадера в наличии имелась. Неспешно допив стаканчик, Ванечка прищурился и сказал:
— Знаешь, портвайнгеноссе, у меня, кажется, появилась мысль…
— Не может быть! — Брови Житника изумленно взметнулись. — У тебя — и вдруг мысль!
— Погоди, не сбивай… Понимаешь, флэт надолго пустой, денег как грязи, особо важных дел не маячит — хочется воспользоваться ситуацией по максимуму… Чтобы, значит, и кайфец пролонгировать, и «романтизьму» твоего по полной, — но чтобы красиво, не опускаясь до вульгарной пьянки… Ну, ты понимаешь…
— Угу, — одобрительно заметил Житник. — Высококультурное мероприятие деньков на десять. В таком деле главное — создать интимный круг. Чтоб лишние пиплы на хвост не садились, схему не ломали и хату не хезали… Ты, я, Барон… пара-тройка мочалок, естественно… Другие кандидатуры есть?
— Нет, — твердо сказал Ванечка.
— Тогда предлагаю по второму стакану не брать, а сразу по коням… План — закон, и его выполнение — дело чести каждого советского человека. Согласен? Тогда вперед.
Они двинулись по Невскому, потом свернули на Литейный и шли пешком до самого Финляндского, откуда до Ванечкиного дома оставалось всего четыре остановки. Для полноты ощущений они заходили в каждый соответствующий магазин и брали по одному экземпляру продукта. В итоге набралось пузырей двенадцать, от «Абрау-Дюрсо» до «Белого аиста». Хорошо, что у обоих были при себе сумки…
И только поднимаясь на лифте, Ванечка сообразил, что, спеша на встречу, оставил дома ключи. Он чуть было не взвыл, но тут же хлопнул себя рукой по лбу: в доме ж еще работают эти бабцы, про которых он забыл начисто, они и откроют. Пронесло! Андрей удивленно смотрел на стремительный «ряд волшебных изменений чудного лица» приятеля.
Доехав до шестого, Ванечка выскочил из лифта, подбежал к своим дверям, позвонил, нетерпеливо переступил с ноги на ногу, позвонил еще раз.
Дверь отворилась. Ванечка занес ногу, поднял глаза… И остолбенел, даже не сразу опустив поднятую ногу.
В это утро у Нинки возникла небольшая проблема. Всю неделю они с Нелькой гнали простенькую, но выгодную халтуру в одной довольно богатой квартире совсем рядом с их нынешней площадкой.
И сегодня им обязательно надо было закончить и окончательно рассчитаться с хозяевами — на завтра Нинка наметила справлять день рождения, пригласила пару интересных мужичков, а денег на угощение не хватало и занять было не у кого — до получки осталось три дня. Нинка проснулась раненько и пошла расталкивать Нельку. Та лежала горячая, как печка, и только постанывала.
— Нелька, ты че, заболела, что ли?
— А-хррр, — сипела Нелька в ответ. Нинка подняла Нельку за плечи и развернула лицом к окошку.
— Горло показывай!
Зев у Нельки был красный, в белых пятнах.
Нинка быстренько скормила Нельке аспиринину, кипятком из чайника развела йоду с содой, добавила в чашку соли и холодной воды и заставила Нельку прополоскать горло. Мороженым обожралась, дура копченая, ангину подцепила.
Конечно, Нинка могла бы закончить халтуру и одна. Но тогда пришлось бы корячиться допоздна. А завтра предстояло еще по магазинам пробежаться, у плиты повертеться — тем более, все одной придется, Нелька-то теперь не помощница. При таком раскладе Нинку сморит с первого стакана, и ее праздник станет чужим праздником.
Нинка вышла в коридор и постучалась в дверь «кельи». Девчонки как раз завтракали. Нинка подсела к ним, рассказала про свое затруднение и предложила такой вариант: кто поможет — за полдня работы червонец.
Оля с Полей отказались — их накануне перебросили на новый объект, совсем в другом месте. Таня подумала и согласилась.
Вообще-то, Таня теперь, став бригадиром, зарабатывала очень неплохо — до трех сотен в месяц на круг, не считая премии. Но левака брала охотно.
Большая часть всех ее заработков уходила в Хмелицы Лизавете, которая по полгода сидела в отпуске за свой счет, мотаясь с Петенькой по больницам. Сама же Таня жила скромно, питалась общим столом с Олей и Полей, в дорогое не одевалась, обшивала себя сама — Оля-Поля научили ее шить на машинке и помогали с выкройками, — донашивала старые югославские сапожки, изредка выбиралась в театр или в филармонию.