И все это вместе происходило в уютном, игрушечном городе, по которому ходили похожие на нас, разве что более съежившиеся люди... в котором сияли штукатуркой и зияли проломами изысканные особнячки, резвилась и обсуждала одну только тему выезда университетская молодежь... в городе, который я чувствовала своим до последнего кустика, до последней, столь любимой польскими архитекторами, каменной оборочки...
Чтобы объяснить, что такое модное направление современной психотерапии «регрессионная терапия», человека спрашивают: «В вашей жизни было такое, что вы первый раз приезжаете в город и точно знаете, что уже были в нем? Чувствуете, куда завернуть, подмигиваете родным калиткам, гладите по стволам знакомые деревья, помните вкус и запах каждой улицы... Мы можем помочь вам попасть в ваши прошлые жизни».
У меня таких городов несколько: Улан-Батор, Барселона, Джайпур и Гродно... другие пока не нашла. Гродно оказался сверхмоим городом... он обжигал узнаванием.
В предпоследний день пребывания, бродя по улицам, я услышала слово «гетто». Одна женщина говорила другой:
– Так вот иду я по улице мимо гетто, а навстречу Елена Степановна! Помнишь, она у нас была завучем?
Легкость произнесения слова «гетто» настолько парализовала меня, что я даже не спросила, по какому именно адресу женщина «встретила Елену Степановну». Что-то из области сладкоголосых турагентов: «Будете в Генте, обязательно выпейте кофе с местными вафлями на центральной площади и зайдите в Музей пыток!»
Умом я понимала, что на территории Белоруссии были гетто, в которых погибли все мои еврейские родственники, кроме тех, кто успел спрятаться в России и на Западе. Но я не представляла себе реальности, в которой можно было «встретить Елену Степановну, идя мимо гетто». Надо было спросить, где гетто. Слово схлопывалось на языке как крышка с гробом.
Я прошла улочку и, смущаясь, обратилась к двум теткам:
– Вы не подскажете, как пройти к гетто?
– А что это такое? – нахмурила брови одна.
– Вы, наверное, не местные... – попыталась успокоить я себя; ну, ведь не может не умственно отсталый человек, живущий в Белоруссии, не знать, что это такое.
– Это магазин такой? – включилась вторая тетка.
– Гетто – это место, куда сгоняли евреев и где впоследствии их уничтожали, – терпеливо пояснила я.
– Евреев? – страшно удивилась вторая тетка. – А за что?
– За то, что они евреи!
– Во-первых, мы местные, – обидчиво ответила первая тетка, – во-вторых, эти евреи всю жизнь жалуются на что-то, а посмотрите, как они живут! Лучше нас живут!
Я двинулась в сторону Советской площади, стараясь делить идущих навстречу людей на тех, кто знает, что такое гетто, и тех, кто не знает. Объяснять, что такое гетто второй раз, не было моральных сил.
И тут из костела вышли, поддерживая друг друга, два супружествующих божьих одуванчика в витиеватых беретах.
– Гетто? Это, деточка, вон в ту сторону... На Замковую улицу. А почему вы еще не открыли зонт? Уже накрапывает.
Похоже, они даже готовы были проводить меня, но что-то мешало. Видно, то, что туда надо ходить в одиночестве. Я двинулась в указанном направлении под распахнутым зонтом, недоумевая, как же будет выглядеть «гетто»... Дождь разгуливался, небо темнело, улочка пустела.
Вдруг толчок изнутри заставил меня остановиться. Передо мной не было никаких признаков гетто, просто через дорогу в проход между домиками вышла мокрейшая черная кошка и, несмотря на ливень, уселась на асфальт, свернув кольцом хвост. Кошки не любят воду, но питаются нашей лишней энергией. Почуяв посетителя, кошка пришла повампирить.
Наверху метрового прохода между домиками ровно над кошкой было укреплено что-то бронзовое в стилистике семисвечника, а на правом домике темнела мемориальная доска. Сумерки и дождь не дали бы мне распознать гетто по этим лаконичным признакам без кошки. На мемориальной доске было лицо старого еврея, а за ним уходящая вдаль толпа евреев. Там даже была цифра этих уничтоженных евреев. Я ее не помню...
Потом уточнила, что во время войны в Гродно существовали два гетто, плановые уничтожения евреев происходили на территории городской тюрьмы, большой синагоги, в Пышках, Меловых горах, в промежуточных лагерях Лососно и Колбасино. В местах массовых захоронений братские могилы достигали от 2 до 6 метров в ширину и от 50 до 100 метров в длину. Трупы лежали в семь слоев. Во время ликвидации гродненских гетто уничтожили более 40 тысяч евреев. Оставшихся в живых вывозили в лагеря смерти Треблинку и Освенцим.
Из домика с доской, бывшего «гетто № 1», приспособленного под офис, выпархивали визжащие офисные девицы с зонтами; мимо ездили редкие автомобили, а кошка внимательно смотрела на меня, изредка отряхиваясь веером брызг... и я, при всей своей неплаксивости, зарыдала как белуга черными от накрашенных ресниц слезами и почему-то никак не могла перейти через дорогу, упираясь в невидимую энергетическую преграду.
Сзади подошел молодой человек:
– Не хотите сигарету?
– Спасибо, я не курю... – Мое лицо было закрыто зонтиком.
Он закурил.
– Я тут недалеко живу, часто мимо хожу. Очень многие приезжают. Со всех концов света. Вот так же стоят и плачут...
– Но я от себя не ожидала!
– Все так потом говорят. А вы еврейка?
– Не знаю, наверное...
Я никогда не могла ответить себе на этот вопрос. Дед иногда употреблял еврейские слова, но он знал четырнадцать языков, так что употреблял не только еврейские. Фаршированная рыба кажется мне не только дико невкусной, но и бессмысленной по энергозатратности приготовления. Обрезание видится мне базовым нарушением прав ребенка.
Мне никогда не было интересно съездить в Израиль даже на экскурсию. Я тащусь от морозов, заунывного русского пения и подробностей славянской глубинки. Боготворю своего русского отца и критично отношусь к своей еврейской матери. Я посетила огромное количество мощных эстетичных мемориалов. Так почему я рыдала напротив домика с темной доской и мокрой черной кошкой?
На следующий день я уезжала. Лена Трофимова отправилась куда-то с экскурсией, и организаторша конференции, организовавшая то, что нас «не встретили», поклялась организовать, что меня проводят. Попрощавшись с лучшей гостиницей города, в которой за время пребывания так и не мелькнула горячая вода, я села в такси.
– О, я вас узнал! И как вам наши порядочки? – затараторил таксист – Чистый феодализм! Живем, как в Китае! Молодежь разбегается из страны, как крысы с тонущего корабля! У нас тут на слуху поговорка: есть только один человек, который может спасти Беларусь, – это хороший снайпер! Странно, у всех же дедушки партизаны, оружия по огородам закопано, и никто в него не пальнет! А он у нас президент форева!
До поезда еще было время, и я выгрузилась в университете с чемоданом, который был почти с меня ростом и бойко катался на колесах. Дверь кафедры была на замке. Любезные вахтерши оставили у себя чемодан и посоветовали до прихода провожатых на кафедру погулять под белорусским солнышком и купить домой грибов и клюквы. Я сделала круг по полюбившимся улочкам... время подступало.