У Валеры карьера была сделана, он был работоголик и от труда ловил больший кайф, чем от раздачи пряников.
Когда я вернулась в комнату, Дин сидела расслабившись, поджав по-турецки длинные ноги, а Ёка, сбросив туфли и разрумянившись, махала перед ее носом руками в радиусе, пропорциональном выпитому.
– Нет, ты скажи сама! Ты бы такое простила? – выкрикивала она в тональности «ты меня уважаешь?».
– Я не могу быть третейским судьей. Меня не было здесь… На вас обрушились большие испытания. На нас, как вы понимаете, тоже… Но нам уже немало лет, и других одноклассников у нас уже не будет, – говорила Дин.
– Никого не надо! Жизнь с чистого листа! Кем я была и кем стала! Помнишь, Ирка, как мы в кулинарии кости покупали, бульон детям варить? А сзади тетка в шубе говорит: «Вы только сырые не давайте, у моей собаки от сырых всегда понос!» Помнишь, Ирка? – заорала Ёка.
– Помню. – Еще бы не помнить. Вся наша молодость ушла на то, чтобы научиться из одного первого приготовить два вторых…
– А помнишь, у меня плащ был, а у тебя куртка, и мы, чтоб казаться одетыми, все время менялись. Ирке надо к кому-то на свиданье, а в плаще он ее уже видел, а времени в обрез. Она мне звонит на работу, я спускаюсь в метро, и мы прямо у турникетов переодеваемся со скоростью света. Нас тогда менты пытались забрать, все требовали объяснений, что же это мы такое делаем. Помнишь, Ирка?
Еще как помню. Помню даже, к кому на свиданье бежала и что он того не стоил. Охотничьи рассказы охватили бы все хитрости, на которые способна голь, но в дверь позвонили…
– Это Васька! – обрадовалась Ёка и пояснила на всякий случай: – Васька – бывший муж Пупсика. А Пупсик – нынешняя жена моего бывшего мужа.
– Я поняла, – тряхнула белокурой гривой Дин.
Действительно, возник Васька. Как всегда, угрюмый, но в приличном костюме. Васька был из тех хорошистов, которые разбираются со своей агрессивностью бесконечными спортивными радостями: вечно бегут, плывут, качаются и презирают тех, кому и без этого хорошо. Васька звезд с неба не хватал, но свое дело делал и никогда не сачковал. Из него могло получиться что-то внятное, если бы не сильно пьющий физик-отец и задолбанная этим физик-мать; парочка, полжизни проводящая на своих ускорителях и разгонителях и рассматривающая сына как элементарную частицу, плохо поддающуюся эксперименту. Они были из тех физиков, что достигают оргазма, собравшись на лесной поляне под песню Окуджавы, никогда не взрослеют и не вступают в родительские права и обязанности.
Тихоня, неспособный подтянуться ни разу, всю юность считавший Ваську суперменом и прятавшийся за его спину, попав в любовный треугольник, начал утверждать, что у Васьки вид продавца из отдела радиотоваров. И не сильно ошибался. За последние годы Васька заматерел и научился маскировать напряженность под задумчивую солидность.
– Ох и жара, – сказал Васька, как-то боком разглядывая Дин.
– Выглядишь по-плейбойски, – констатировала Ёка. – А какая у тебя тачка?
– Я ж сказал, тачка не моя, а свекра.
– А свекор у тебя кто? – не церемонилась Ёка.
– Дед Пихто, – буркнул Васька.
– Меня зовут Дин, – представилась Дин очень глухим голосом.
– Как?
– Дин.
– Что это значит? – недружелюбно спросил Васька и уставился на ее руки.
– Так принято сокращать имена в Америке, – почему-то заикаясь, сказала она, – по-русски – Дина. Есть арабское слово «дин», что означает «вера». Есть греческое слово «динамис», что означает «сила, энергия», – отвечала она как будто урок, глядя мимо Васьки. «Напрягается на мужика, как всякая лесбиянка», – подумала я и решила ее защитить:
– Ты, Васька, вопросы не по теме гонишь.
– Могу и по теме, – грубо сказал Васька и закурил.
Атмосфера женского щебетанья рухнула. Ёка заерзала на диване, Дин окаменела.
Всем стало неприятно, что сейчас опять будет про деньги.
– Маргарита сообщила вам о цели моего приезда? – спросила Дин.
– Да вроде, – выдавил из себя Васька.
– И что вы думаете об этом?
– О чем?
– О деньгах.
– Ничего.
Какая тоска, всем неудобно.
– Мне предстоит довести эту операцию до конца, и я рассчитываю на вашу помощь, – прошелестела Дин.
– Ему что, в Америке деньги деть некуда? – хамски поинтересовался Васька.
– Вопрос так не стоит, – отчеканила Дин.
– Липа какая-то, – сказал Васька и уставился на нее тяжелым взором.
– Меня касается только практическая сторона дела, – ответила Дин, красная как рак.
Мы зависли в тишине. Васька по терминологии моих дочерей был природный тормоз. С таким монстром я бы дня не прожила. Он, конечно, не был виноват в том, что такой тяжелый, но был виноват, что никак с этим не работал сам, а вешал все на окружающих. Он генерировал вокруг себя чувство вины и желание договаривать за него и эмоционально обслуживать его. Пупсик, как только он появлялся на пороге, превращалась в идиотку на шарнирах, она беспрестанно приседала, улыбалась отшлифованной заячьей улыбкой, состоящей из выгнутых вперед зубов и напряженно-преданных глаз.
– Ты, Вась, просто ледокол «Ленин»! – буркнула Ёка.
Все снова зависло, а мне уже надоело ходить и за всеми стирать кляксы, я тоже молчала. Ваське и Ёке, видимо, казалось, что я, причастная к их рухнувшим бракам, буду сейчас суетиться. А вот фиг! Я сидела и отвлеченно разглядывала в окно соседний дом.
– Деньги мне в принципе нужны, – изрек наконец Васька, – у меня сын родился.
– Да что ты? Да что ж ты молчал? – запричитала Ёка. – Когда?
– Два месяца уже.
– И ты молчал, сволочь!
– Поздравляю! Как назвали? – спросила я, наполняя рюмки.
– Николай, – степенно ответил Васька.
– Красивое имя, – пластмассовым голосом отметила Дин.
И тут Васька, не сильно богатый голосовыми модуляциями, вдруг приподнято-певуче и совершенно серьезно сказал:
– Императорское.
Я вздрогнула. Патриоты достали меня в Союзе художников. У них всегда были свои квоты, льготы и покровители в выставочной политике. После худсоветов они мне на ухо объясняли, что, придя к власти, либо расстреляют меня у Белого дома, либо, как агента «Макдоналдса» и «Гербалайфа», вышлют в Америку.
– Ну вот, – сказала я. – Кому сексуальный бес в ребро, кому патриотический.
– Ты что-то имеешь против? – насупился Васька.
– Имею.
– Давайте выпьем за малыша, – вставила Дин.
– Это да, – подняла Ёка стакан, – чтоб нашим деткам жилось легче, чем нам.