– Энхе, зачем в кузове барашек?
– Зачем-зачем? Кушать! – отвечает «зеленая» Энхе, плотоядно сверкнув очами.
Часов шесть мы кружим по горам, пока наконец не попадаем в огромную, изумительно зеленую долину и не вытряхиваемся из автобуса. Бойкие родственники ставят огромную военную палатку для нас и крошечную для себя.
– Как вы уместитесь в такой палатке?
– Так теплее.
Темнота из-за гор обрушивается мгновенно. Шелестит ледяная речка; стучат копытами лошади, оседланные монгольскими детьми возле юрты на краю горизонта, и этот цок и щелк множится спящей долиной, как стереоколонкой. Трещит, как едущий танк, мини-электростанция возле палатки, кормящая тусклый фонарь под потолком. Мы распаковываемся на ночлег и с интересом обнаруживаем, что только у нас, русских, нет ни спальных мешков, ни теплых вещей. А климат, извините, резко континентальный: днем – плюс тридцать, ночью – пар изо рта.
– Это непонятно, – говорит голубоглазый режиссер Елле. – Перед караваном каждому дали подробную инструкцию. – И он достает огромный, шикарно изданный талмуд, в котором с немецкой обстоятельностью и с картинками изложены особенности всего путешествия и список необходимых вещей. Ну спасибо, Урсик! Ну позаботился! Ну отплатил за нашу почти бесплатную работу! Неужели нельзя было в Москве сказать ровно одну фразу: спать будете на голой земле!
– Это ничего, – воркует Энхе, – монгола всегда спит на земле и потому никогда не болеет.
– Но мы не монгола! – вежливо напоминаем мы, в ответ на что Энхе разводит руками.
Мы ложимся, напялив на себя все содержимое чемоданов. Слава богу, Лена и Миша купили в Улан-Баторе пуховики, а я – кожаное пальто. Все это надевается сверху, голова заматывается полотенцами, и все равно утром ощущение, что тебя достали из морозилки. Вдребезги простуженные, мы лежим весь день на солнышке с целью обогреться, пока иностранцы уезжают осматривать промышленный комбинат в городе: «О, это есть интересно!» Они возвращаются с кислым видом от этого зрелища, сияет только Энхе. Она привезла ворох новеньких детских одеял. Теперь есть на чем спать и чем прикрываться.
– Энхе, почему одеяла такие маленькие?
– Моя сестра работает в детский сада, – гордо сообщает Энхе.
Идиллия. У костра пожилая монголка варит антисанитарный суп из только что блеявшего барана, Ричард фальшиво играет на трубе, Анита разыскивает что-то в очередной раз потерянное, Науми и Денси неподалеку от палатки занимаются любовью, Елена и Елле философствуют о мировом кинематографе, пожилая норвежка добросовестно описывает промышленный комбинат в путевом дневнике, ее муж беззастенчиво клеит монгольскую повариху, а мы сидим и радуемся детским одеялам. Надо сказать, что общаемся мы своеобразно: монголы понемногу говорят по-русски, Миша по-английски, я по-немецки, Лена по-английски и французски, а западники – на всех языках, кроме русского и монгольского. По сути дела, мы работаем лингвистическим мостом между монголами и фричиками. Хорошо бы им тут было, если б Туя не выкинула нас из автобуса.
Прошлую ночь Ричард и Анита, влекомые теплом и экзотикой, ночевали в монгольской юрте на краю горизонта.
– Там очень тепло, но очень плохо пахнет, – сообщают они. Вечером на веселой маленькой лошадке приезжает парень из той юрты с головой, круглой, как глобус, и воплем:
– Пиленка! Пиленка!
Через час расспросов и логических построений в языковых джунглях выясняется, что Анита фотографировала его, что его никогда в жизни никто не фотографировал и он приехал за фотографиями, чтоб она достала из фотоаппарата пленку, которую он представляет как свернутый внутри рулончик фотографий, и отрезала ему ножом его кусок. Все терпеливые уверения в том, что пленку надо проявлять, кажутся ему обманом сговорившихся белых против аборигена.
– Диктуй адрес, Анита пришлет фотографии, – убеждаем мы по-русски, а Анита матерится бойким голландским матом.
– Пиши так: Монголия, Эрденет, комбинат, рабочий Сахурбек.
– А адрес у тебя есть? Улица, дом?
Он пожимает плечами.
– Пришлет пиленка? Не пришлет пиленка! Обманет Сухарбек!
– Пришлет, пришлет.
Однако Анита не вызывает у него доверия, и, чтобы не рисковать, он выкрадывает пленку вместе с фотоаппаратом, что выясняется, когда вся компания находится далеко-далеко от юрты, где Анита опрометчиво щелкала затвором.
На третий день братанья с монгольской степью доставляют переводчицу, худосочную, злющую девку, учившуюся в Германии и делающую вид, что не знает ни слова по-русски, чтобы не распыляться на нас. Она из другого монгольского рода, и семья Энхе дружно презирает ее. Она спит в нашей палатке, изображая из себя глубокую европейку, между пожилой норвежской парочкой, на которую сразу кладет глаз. В первый же вечер она забирается к бывшему военному на колени, в ответ на что его супруга, пожилая вальдорфка, вместо того чтобы стряхнуть переводчицу и продизенфицировать мужние штаны, начинает произносить вдохновенные тексты о братстве Запада с Востоком и называть немытую особь своей монгольской дочерью. Семья Энхе громко осуждает переводчицу, объясняя нам, что она позорит всех монгольских женщин, но при этом активно подкладывает под Ричарда младшую сестру Энхе, двадцатилетнюю красавицу Аюну, предполагая за ним денежки.
Однако только у монголов может возникнуть подобное впечатление о Ричарде. Поехавший в караван так же, как и Анита, на муниципальные франки, родившийся в Африке, Ричард живет в крохотной комнатке города Страсбурга и, мотаясь по странам четвертого мира с миссией, вроде караванной, выдает себя за профессора английского языка и фортепьяно. Что касается английского, то все же язык родной, но когда он подходит к фортепьяно или прикладывает к трубе хорошо очерченные губы, то шарм меркнет, потому что слух не ночевал в рыжеволосой породистой головке Ричарда. Однако он способен втереться в любую компанию на любой части земного шара, мгновенно овладеть ее разговорным языком, латая дыры в словарном запасе томными взорами и услужливостью.
Глаза у него разбегаются: хорошенькая, но совершенно бесполая Анита, вечный Епиходов, с которым на дню случается сто несчастий, собирается после Монголии продолжить с ним путешествие по русским северным деревням. Экзотическая Аюна предлагает навсегда остаться в Улан-Баторе, что в переводе означает «хочу жить в Страсбурге на твои франки». Я предлагаю ему отправиться на мою дачу и за деньги погувернерствовать над моими сыновьями, готовящимися к английскому экзамену для поступления в лицей.
– Я должен подумать, – говорит Ричард с трагическим видом. В присутствии Аниты он вынужден говорить со мной по-русски, в присутствии Аюны – по-немецки, когда все оказываются вместе, он затыкает себе рот трубой. В палатке Ричард спит между мной и Анитой, и у меня большой простор для набирания очков, однако Аюна тайно подкармливает его, и ближе к завтраку мое кокетство становится неконкурентоспособным.
Четырнадцатилетняя Науми, крупная сексапильная девчушка, все время лежит под кустом в объятиях Денси, иногда подходя к Елене и мяукая: «Ма, вытащи мне занозу из пальца!», «Ма, меня кто-то укусил, подуй!»