Елена усмехнулась про себя: «Инфантильный хвастунишка!»
Белокурая. От этих слов у меня должно было часто забиться сердце? Не забилось. Удар прошел мимо ворот. Ты его плохо рассчитал…
Никита. Бывают осечки. Извини, пора на совещание… я пошел… с налетом грусти…
Белокурая. Удачного совещания.
Никита. Захочешь поупражняться в психологических этюдах – можешь использовать живой материал… но учти – я сильно ранимый человек… и хотя тело закалено… но вот нутро почти не грубеет…
Белокурая. Ты меня представил огнедышащим драконом?
Никита. А кто еще меняет мужей чаще, чем помаду?…Пора уходить, раз попрощался, а не искать причину задержаться…
Белокурая. До завтра.
Никита. Звучит обнадеживающе… Как говорили у нас в спецназе: если не поженимся, то созвонимся…
Она отошла от компьютера, чтоб вернуться в рабочую атмосферу. Все это было очень странно. Если разговор с Айсбергом вызывал ощущение начала рабочего дня сиделкой с тяжелобольным, то после двух слов с Никитой чувствовала себя девчонкой, пританцовывающей перед свиданьем. И это довольно глупо выглядело в ее возрасте, да еще и на фоне развода. Как когда-то шутил про нее Караванов: «Счастлива от ерунды!»
Елена подошла к секретарше Олечке, той самой, у которой, по мнению бандюгана, «кончился срок годности», села напротив и спросила:
– Оль, мне подстричься или, наоборот, волосы распустить?
Она любила сидеть в приемной главного, потому что у секретарши был жуткий цветочный талант, все, что она сажала в горшки, разрасталось, пушилось, узорилось, выстраивалось в умопомрачительные траектории и наполняло комнату дыханием оранжереи.
Олечка закурила, наморщила лоб, долго внимательно смотрела и резюмировала:
– Я б распускала и отращивала.
– Ну мне лет-то сколько! – напомнила Елена.
– Вот мы с моим прошлым когда в Стокгольме были, там ваще бабульки ходят с синими и красными волосами! Как панки! Так классно смотрится, – завистливо вздохнула Олечка. – А в Каннах они без лифчика загорают… Я хотела попробовать. Не смогла…
– А я – легко… – ответила Елена.
– Да вы у нас ваще женщина – ураган, – улыбнулась Олечка. – А последние дни так здорово выглядите, как будто роман новый. Похудели, глаза горят…
– Да это на меня так развод действует, – призналась Елена.
– Вы разводитесь с Каравановым? – подскочила Олечка. – Да в жизни не поверю! Скажите, что пошутили! Да я вас всегда в пример ставила! Вы ж всегда как влюбленные ходили, глазки друг другу делали!
– Так и разводимся без мордобоя… – вздохнула Елена.
– А помириться можно? – попросила Олечка.
– Знаете анекдот про то, можно ли сделать Париж «образцовым социалистическим городом»? Можно, но жалко… – ответила Елена.
– У кого-то появился кто-то? – округлила глаза Олечка.
– Это как раз не повод для развода – хороший левак укрепляет брак. Просто устали быть вместе… и когда он что-то вякнул, я вдруг разрешила себе все поломать… потому что мне скучно… а в России это же не повод разводиться…
– Вы такая независимая… я бы хотела стать такой… – грустно сказала Олечка.
– В твои годы я тоже такой не была. Смотрела на первого мужа как на икону, – усмехнулась Елена.
– А у меня и мужа-то нет… Вот одного склеила недавно. Зовет на горных лыжах кататься. Я на них как корова на льду. А он пожилой – сорок лет – лысый. Ему надо, чтоб друзья видели, что он с молодой приехал. А здесь же снега нет, а мне б хоть как прорепетировать, – пожаловалась Олечка. – Вообще он мне не нравится. Как девчонки говорят, мужчина типа: животик, кошелек и ушки. Но больше никого на горизонте; а уже и рожать пора, и шуба не модная, и машина разваливается…
– Оль, а что бы вам нормального парня не поискать? Что вы все вокруг пожилых кошельков всё танцуете?
– Да у меня зарплата триста долларов, мать больная, брат – наркоман… Куда мне без кошельков? Надо пристраиваться, пока молодая. И так уже на возраст намекают…
– Как вы думаете, почему вам на возраст намекают, а мне – нет? А я вам в матери гожусь…
– Ну так кто я и кто вы? К тому же вы мужчин не боитесь… А я, когда знакомлюсь, такой дурой выгляжу, у меня аж руки трясутся, – пожаловалась Олечка.
– Так бросайте эту работу, идите учиться, – раздраженно посоветовала Елена. – Олечка, милая, проституция – это не профессия, а образ жизни.
– Да вокруг меня все так живут, – всплеснула она руками. – Мне девчонки завидуют: я мужиков, сидя за рабочим столом, склеиваю, когда они к главному приходят… А они все в ночной клуб – как на работу. А там не пойми на кого нарвешься. Одной нос под утро сломал. И денег дал, чтоб молчала. А она со страху и так бы молчала…
– Господи, что вы все так не по-людски живете? Моей Лиде в голову бы не пришло под сорокалетнего ложиться, – сказала Елена.
– Так у меня бы мать была такая, я б тоже с молодыми путалась. – Олечка снова закурила. – Все ж на мне!
Елена подумала, как странно… на ней тоже всегда было все, но она никогда и не предполагала любиться за деньги. С Егорычевым у нее и мысли не было о дивидендах. А здесь совершенно бесстрастный маршрут к деньгам, в надежде потом купить на них то, что на них не продается…
– Мне тут вчера фикус в подарок приперли. Я его скорее в бар отнесла. Не хотите домой взять? – спросила Олечка.
– А что это вы его отнесли? – удивилась Елена.
– Как? Вы не знаете? – У Олечки полезли на лоб тремя цветами обведенные глаза, и она всплеснула руками с узорным маникюром. – Фикус ставят только в домах, где девушка не может забеременеть! Примета такая! А мне, свят, свят, свят, при моем количестве абортов только этого не хватало!
– Правда? Ну у нас дома это тоже сейчас не слишком актуально. Пусть лучше барменша…
Пора было садиться за работу, потом ехать брать интервью и до позднего вечера превращаться в высокотехнологичную журналистскую машину… Ах да, еще надо было заказать столик в «Пушкине» на завтра. И подумать, что она туда наденет. Костюм, в котором выходила замуж за Караванова?…Нет, это будет слишком.
В нижнем отделении платяного шкафа у нее в отдельных пакетах лежали три свадебных нарядa. Кремовый комбинезон – свадьба с Толиком; бирюзовое расшитое платье – торжество с Филиппом; серебристый костюм – памяти брака с Каравановым. Она подумала, что, наверное, придется еще хоть разок выйти замуж, чтобы понять, что ощущает женщина в белом платье. Каждый раз ведь было не до того…
Позвонила счастливая Лида:
– Мать, мы на таком концерте «Рамштайна» были! Умереть!
– Рамштайн – это город? – Она подумала, что, наверное, именно сейчас надо сказать девочке о разводе.