— Наш папа — певец, а мама — драматург.
— А что она делает?
— Целый день разговаривает по телефону, — объясняли маленькие Петя и Паша своё семейное положение.
Мы с Сашей впали в бурный роман, замешанный на чувственности, богемной общности и сходстве детских комплексов. Он был невероятно хорош собой и жизненно опытнее меня: на пять лет старше, в шестнадцать покинул отчий дом, учился в третьем учебном заведении, объездил много городов. При всей бойкости и сообразительности я, московская девочка, не умела заплатить за квартиру, потребовать сдачу в магазине и поджарить толком яичницу. Самыми горячими блюдами в моём арбатском салоне были кофе и разогретые под струёй воды болгарские голубцы в железной банке. Саша, как всякий мигрант, рванувший в столицу, соображал по части выживания в сто раз больше.
Семьи были похожи: отцы — военные специалисты в первой части жизни, матери — советские кастраторши. Моя — с медицинским образованием, Сашина — с педагогическим. Разница семейных сценариев была в том, что, колеся по стране как жена военного, моя матушка отказалась от карьеры, а Сашина — целиком вложилась в неё и обошла мужа на социальном поле.
Нас пекли в похожих печках, и технология нарушения родительских запретов у нас совпадала. Кроме влюблённости и понимания творческих запросов друг друга (Сашу метили в гениальные певцы, меня — в гениальные поэтессы), манила возможность стать взрослыми, самостоятельными и послать подальше давящих родственников.
У Верки была навязчивая идея: «Не делай этого, он слишком красивый, он женится на московской прописке!». Я хохотала, потому что за километр было видно, что Саша — персонаж трепетный, отягощенный имиджем героя-любовника и суперменскими комплексами. «Он же с нами не советовался, когда женился», — припоминала свекровь в самые горячие минуты разборок: «Он нам только дал телеграмму про то, что у тебя такие глаза, такие волосы и что свадьба в конце августа!».
В Саше почти не было русской крови, украинская, греческая и татарская определяли его внешность и менталитет. Правильный хохол, который всё тащит в дом, всё умеет делать руками, с диким гонором, недолгими вспышками агрессивности и не разгульно-русской, а витиевато-европейской придурью. Ему не повезло, его угораздило родиться в провинциально-номенклатурной семье «с душой и талантом». Кроме того, наличествовал роскошный голос огромного диапазона и уникальная для певца внешняя фактура и пластичность.
Моя свекровь была «заслуженной учительницей», директором детского дома и всяческим депутатом. Красавица и сильный управленец, она из пепла возродила детский дом, которым руководила, но в домашней педагогике ей с самого начала медведь наступил на ухо. Она изо всех сил ломала сыну самооценку, искренне предполагая, что именно в этом заключается воспитание. Мальчика с редкими музыкальными способностями насильно отправили поступать в Новосибирский строительный институт. Проучившись курс, он тайно уехал в Горький и был принят посреди года на вокальное отделение музыкального училища.
Мечта сбылась, но он попал в плохие руки. Явный баритон, не мог доказать это педагогу по вокалу. Его учили и грузили как бас, и какое-то время он справлялся и даже пел Мефистофеля. Потом полетели связки, и с возможностью петь можно было попрощаться. Вообще, нравы в Горьковском музучилище были простые, например, для получения новых роялей директор училища дала распоряжение порубить старые рояли во дворе, чтобы честно списать.
В депрессии по поводу перегруженных связок Саша уехал в Якутию работать на стройке… И, о, чудо! Голосовой диапазон восстановился. Окрылённый, приехал в Москву, пошёл по вузам, но уже была середина учебного года. Уговорил, чтоб прослушали в Гнесинском училище, на отделении музкомедии. Прослушали, тут же взяли на третий курс, точнее на два курса одновременно. Учась на третьем курсе, должен был параллельно учиться на втором, гася академические задолженности. А это и танец, и вокал, и мастерство по шесть часов в день. Тут-то мы и увиделись в кафе «Аромат».
Сашин отец тоже не относился всерьёз к сыновнему выбору профессии, то есть, конечно, когда собирались родственники, заставлял спеть там какую-нибудь «арию Каварадосси» или романс по-итальянски, но особо не гордился. Отец не реализовал собственные актёрские возможности и работал парторгом на закрытом заводе. Он тоже был красавец-мужчина с суперменскими амбициями, и каждый год в день рождения, почти до самой смерти, фотографировался, стоя на руках на заборе.
Мы подали заявление в конце апреля, регистрацию нам назначили на 28 августа. Именно в этот день я сдавала последний вступительный экзамен в Литературный институт, а Саша лихорадочно заканчивал ремонт.
В день свадьбы, пока я сдавала немецкий язык, Саша покупал недостающее в свадебном комплекте. Туфли, не зная моего размера, взял, на всякий случай, на три размера больше. Кольцо, совсем другого цвета и другой пробы, чем у него. Мамы и подруги суетились вокруг стола, заказанного Веркиной матерью в ресторане «Прага». Примчавшись с экзамена с высунутым языком, я напялила джерсовый белый комбинезон, изысканный алый жилет и туфли, в которых можно было передвигаться, только не отрывая ног от земли. Саша надел роскошный французский костюм, гипюровую рубашку и лакированные концертные туфли на огромной платформе. Благодаря деньгам его родственников вместо хипповской свадьбы мы упаковались по высшему разряду своего времени и даже побежали ловить не заказанную заранее машину.
На шикарном черном «ЗИМе» подкатили к загсу и обнаружили, что там обеденный перерыв, а регистрация закончена. Вернуться домой неженатыми было неудобно, люди сидели за столами и ждали законного брака. Стали ждать и мы. В загсе никого, кроме нас, не было, «все ушли на фронт», и можно было вынести всю обстановку.
Ограничились кражей маленького кактуса в горшочке, который впоследствии мистическим образом сопровождал брак, размножаясь и цветя в соответствии с сюжетом. Когда он, отмучившись, сдох, кончился и брак. Я вынесла армию кактусовых потомков в горшках на лестницу, и какой-то наивный человек утащил их себе вместе со всеми нашими эмоциями, нанизанными на иголки и спрессованными в толщах зелёной мякоти. Ведь кактус — растение, питающееся разлитой в воздухе агрессией.
Наконец появились сытые после обеда тётки и соблюли формальности. Мужем и женой мы гордо вышли на Кутузовский, увидели, что «ЗИМ» подло не дождался, несмотря на предоплату, и поехали домой на 39 троллейбусе, ещё ходившем по Арбату.
На свадьбе кто-то из подружек, прилично выпив, хвастался моей свекрови о своих и моих сексуальных подвигах, народ веселился, а потом падал и засыпал в складках местности. Первую брачную ночь мы провели в кладовке, где, сидя на стиральной машине, играли до рассвета в шахматы по причине свежего аборта и отсутствия спальных мест.
Я ещё не знала, как тяжело будет Саше жить среди птичьего щебета моих друзей, как он будет воевать с ними за свою территорию в семье. Учась и работая среди актёрского братства, он не захочет войти в мою высоколобую богемную компанию и, будучи несветским человеком, останется технарём от пения.