Витя никогда и не пытался столкнуть ее с капитанского мостика. Казалось, всегда всем доволен был. Покладистый муж, беспрекословный. Да если б она знала, что у него внутри всякие обиды копились! А то ведь молчал всегда, подставлялся под случайно выброшенное раздражение, ни разу на ее ор не ответил. Опустит голову, уставится в пол, желваки по щекам погуляют — и все. А ей — что? Она выплеснет и тут же забудет. А Витя-то помнил, все внутри себя складывал, ссыпал порохом в бочку. Нет, да кто бы знал…
Правда, свекровь ей часто сигнализировала — не от доброты душевной, конечно, а так, выскальзывало у нее между прочим. Однажды, например, она слышала, как та пробурчала себе под нос — сколько можно-то, сыночек… Да как ты с ней живешь, с окаянной…
Ей бы задуматься, а она тогда усмехнулась легкомысленно. Вроде того — пожалела мать детину-сыночка! Да и вообще… Лучше бы спасибо сказала — мало она, что ль, для ее сыночка сделала! Так бы оттрубил всю жизнь за слесарным станком… Тянула его на себе, как могла! Да еще и привычка, с годами пригревшаяся — вежливо на свекровкины высказывания улыбкой отвечать — свое дело сделала. Не задумалась, не пробило. А жаль.
Собрался Витя в одночасье — она и не поняла, зачем он чемодан складывает. Еще спросила — в командировку, что ли, от работы послали? А он глянул на нее отчаянно и тихо произнес: «Нет… Я, — говорит, — ухожу от тебя, Ань…»
А она опять ничего не поняла! Округлила глаза, подняла плечо в недоумении, хмыкнула легкомысленно. Витя сел на кровать, закрыл руками лицо, помотал головой из стороны в сторону и все повторял оттуда, из-под ладоней — все, не могу, не могу…
А ее вдруг зло взяло, гаркнула на него сердито — чего не можешь-то, говори толком! И Витя… Ее добрый покладистый Витя… Нет, она никогда этого момента не забудет. Он вдруг… Тоже взял и на нее гаркнул! Впервые за все годы, громко, с отчаянием — да я с тобой жить больше не могу, терпение мое кончилось! Не могу, и все! И вообще, у меня уже давно другая женщина есть!
Они потом поговорили спокойно, конечно. На кухне. Вернее, это Витя говорил, а она слушала. Слушала и удивлялась — надо же, какие мелочи-обиженки он у себя в памяти хранит… Одна мелочь-обиженка к другой мелочи-обиженке, вот и большая обида уже слепилась. А главное, она-то сама и не помнит ничего, ни одной обиженки… Ну, наорала, ну, раздражение выбросила… Для нее — сущая мелочь, а для него, значит, оскорбление мужского достоинства. Надо же, как пафосно звучит — оскорбление мужского достоинства! Хоть бы подумал, что сам во всем виноват! Конечно, сам, если под плохое настроение попадался… И вообще, все поняла, прости, больше не буду…
Думала легкомысленно, что на этом «больше не буду» восстание пупсиков и закончится. Встала, подошла, принялась обнимать, мурлыкать, как кошка, даже в спальню игриво потянула… Да не тут-то было. Витя в своем решении оказался — кремень. Отодвинул ее довольно жестко, шагнул в прихожую уже с чемоданом. А она стояла, как идиотка, улыбалась глупо-растерянно и все не верила, что это наяву происходит…
Потом еще ждала, конечно. Долго ждала. Пока однажды Антон после похода к отцу просьбу от него не принес — развестись, мол, надо по причине беременности нежной подруги-сожительницы. Ее тогда как током ударило — вот сволочь… Позвонила ему на мобильный, вывалила свое ожидание злобной истерикой — зачем такие вещи через Антона передаешь, боишься мне в глаза сказать, что ли? А если развода хочешь, давай-ка завтра, мой милый, пойдем, документик подпишем, долю свою в квартире сыну отдашь! И отпрянула вдруг от трубки, услышав его жизнерадостное — да легко, Ань… Говори — куда и в котором часу…
Ох, даже сейчас вспоминать больно. Убила бы этого благородного, как есть, убила. Пришел дарственную оформлять — глаза блестят, весь из себя счастливый, зараза! Сам же по слабости обиды копил, а она, выходит, крайней осталась. Получается, слабый сильного на корню уничтожил и счастлив, и страшна моя мстя…
А лучше — не вспоминать. И впрямь, чего это ее понесло на грустные воспоминания? Сейчас, наоборот, надо за приятность какую-нибудь зацепиться, иначе с ума сойдешь. Только — какую приятность? Где она ее откопает, эту приятность? Даже друзей для общения толком не осталось — всех за собой Витя увел. Как-то так получилось, что они на его сторону встали…
Да, ужасно тогда получилось — обидно и горько. Хорошие у них были друзья, две семейные пары, Гавриловы и Орловы. С Гавриловыми еще по молодости сдружились, а Орловы были примкнувшие, после их с Витиной отпускной поездки прилепились. Славная получилась компания — разношерстная, но ужасно веселая. Саша Гаврилов считался Витиным другом юности, простой был, как три рубля, но при этом весельчак необыкновенный, всех, когда надо, растормошить умел. А жена его, Света, наоборот, тихая и спокойная, зато при большой должности — какой-то лабораторией в секретном институте командовала. Слава Орлов — тот серьезный мужик, бывший подполковник, службу охраны у какого-то денежного мешка возглавлял, а жена Людочка — смешливая легкомысленная парикмахерша. Собирались вместе — расслаблялись по полной программе, а главное, никто никому ничего не должен был! Ну, разве что Людочка им со Светой модные стрижки организует… И все праздники — вместе, и на дачу к Орловым — вместе, и на рыбалку ездили, и на Новый год к Сашкиным родителям в деревню заваливались. Как натопят баню, как начнут мужики в прорубь нырять — и визг, и смех, и мороз трескучий, и голова хмельная вразнос…
А дни рождения — как они весело их справляли! Это же, считай, шесть вечеринок в году! Еще плюс Восьмое Марта, двадцать третье февраля да детские дни рождения… Что ни месяц — все какое-нибудь застолье выходило. Привыкли друг к другу, сроднились…
Конечно, когда Витя ушел, она первым делом к друзьям за сочувствием кинулась. Ну да, не обошлось без унизительных с ее стороны комментариев в Витин адрес… Но ее же можно было понять! Женская обида, растерянность, обвал самооценки… А только никто почему-то понимать не захотел. Света выслушала равнодушно, промычала в трубку что-то нечленораздельное, сослалась на неотложные дела. А Людочка… Людочка ее вообще неприятно поразила — вздумала вдруг воспитывать:
— Но ты же сама во всем виновата, Ань… Думаешь, нам приятно было смотреть, как ты Витю унижала?
— Да как? Как я его унижала?
— А вскользь, походя… Ты и сама не замечала, я думаю. Вот это самое страшное и есть, что ты сама не замечала. Знаешь, как в народе говорят? Пастух без надобности кнутом щелкнет, а вся деревня вздрагивает… Не любила ты его, Ань. Прости, конечно, за правду. А он хороший мужик и счастья достоин.
— А я? Я, выходит, не достойна?
— Почему? И ты достойна. Только с другим кем-нибудь. Кто походя себя унижать не даст.
— Да уж… Можно подумать, так просто найти свое счастье, когда тебе за сороковник перевалило… Чего говоришь-то, Люд? Сама ж понимаешь, что в этом возрасте…
— Да я-то понимаю, Ань. А с другой стороны Виктор же в этом не виноват. Он от тебя не просто к молодой бабе ушел. Он по другому принципу.
— Ага. По принципу предательства, чтобы мне больнее было. Нет, а отчего он, допустим, лет десять назад этого не сделал, а? Пока я молодая была?