«Поднимайтесь! — призывал он. — Поднимайтесь! Смотрите, как растет их число! Смотрите, как множатся Поселенческие миры! Чего вы ждете? Когда они возьмут нас за горло?»

И всегда Фастольф отвечал мягко и успокаивающе, а аврориане и другие космониты, всегда следовавшие за лидером Авроры, снова возвращались к своей дремоте.

Очевидное словно не касалось их.

Цифры, факты, бесспорное ухудшение дел с каждым десятилетием не могли поколебать их. Можно было постоянно убеждать, пророчествовать — и видеть, как большинство следует за Фастольфом, как бараны.

Как могло случиться, что Фастольф, зная, что все его слова — полнейший вздор, так и не отказался от своей политики? Вероятно, он не из упрямства не признавал своих ошибок — он просто не видел их.

Если бы у Амадейро было богатое воображение, он, вероятно, подумал бы, что Внешние миры зачарованы, заколдованы, погружены в апатию, что некто обладающий магической силой заставил людей мыслить по-иному, скрыл истину от глаз.

И вдобавок ко всему этому народ жалел Фастольфа, ведь тот умер глубоко разочарованным. А ведь именно политика Фастольфа удерживала их! Какое право имел он быть разочарованным после этого? А что бы он делал, если бы, как Амадейро, видел и говорил правду, но не мог заставить космонитов внимать?

Сколько раз Амадейро думал: Галактике лучше быть пустой, чем под властью недочеловеков. Если бы он мог уничтожить Землю — мир Илайджа Бейли — одним кивком головы, с каким удовольствием он сделал бы это!

Однако искать спасения в подобных фантазиях — признак полного отчаяния. Время от времени его посещало желание уйти, позвать смерть, но его роботы не допустили бы этого.

Но настало время, когда власть разрушить Землю была дана ему, даже навязана против воли. Это время пришло три четверти десятилетия назад, когда он впервые встретился с Левуларом Мандамусом.

43

Воспоминание! Три четверти десятилетия назад…

Амадейро поднял глаза и увидел входящего в кабинет Мэлуна Сисиса. Он, конечно, позвонил, но, если сигнал не был услышан, он имел право войти.

Амадейро вздохнул и отложил в сторону маленький компьютер. Сисис был его правой рукой со времени основания Института. Он состарился на службе у Амадейро.

Ничего особенного не было заметно, просто в воздухе словно повеяло тлением. Нос Сисиса казался несколько более асимметричным, чем раньше. Амадейро потер собственный нос и подумал, как скверно, если и от него веет тлением. Когда-то рост помощника был 1,95 — высокий даже по космонитским меркам. Конечно, он держится прямо, как и раньше, но стал ниже сантиметра на два. Значит, он уже начал по-старчески горбиться?

Амадейро отогнал эти унылые мысли, которые тоже были признаками возраста, и спросил:

— В чем дело, Мэлун?

За Сисисом шел его личный робот, очень современный, элегантно поблескивающий. Это тоже было признаком возраста: когда человек уже не может сохранять молодое тело, он покупает нового робота-юношу. Амадейро никогда не решался вызвать улыбку настоящих молодых людей и не впадал в эту иллюзию, в особенности потому, что Фастольф, который был старше Амадейро на восемьдесят лет, никогда этого не делал.

— Мандамус опять пришел, шеф, — сказал Сисис.

— Какой Мандамус?

— Тот, который добивался встречи с вами.

Амадейро задумался.

— Вы имеете в виду того идиота, потомка солярианки?

— Да, сэр.

— Ну а я не хочу видеть его. Разве вы не объяснили ему, Мэлун?

— Объяснил, но он попросил, чтобы я передал вам записку, и сказал, что тогда вы примете его.

— Не думаю, — протянул Амадейро. — Что в записке?

— Я не понял, шеф. Она не на галактическом.

— Так как же я ее пойму?

— Не знаю, но он просил передать ее вам. Если вы соблаговолите взглянуть на нее и распорядиться, я вернусь и тут же выгоню его вон.

— Ну ладно, давайте.

Амадейро с отвращением взглянул на записку. «Ceterum censeo, delenda est Carthago». Амадейро прочитал, поглядел на Мэлуна, снова на записку и наконец сказал:

— Вы, стало быть, видели это, раз говорите, что она не на галактическом. Вы спросили его, что это значит?

— Да, спросил, шеф. Он сказал, что это латынь, чем решительно ничего не объяснил. Он сказал, что вы поймете. Он человек очень настойчивый и сказал, что будет сидеть хоть весь день, пока вы не прочтете.

— Какой он из себя?

— Худой, серьезный, вероятно, без чувства юмора, высокий, но не такой, как вы, внимательный. Глубоко посаженные глаза, тонкие губы.

— Сколько ему лет?

— Судя по его коже, ему четыре десятилетия или около того. Он очень молод.

— В таком случае надо учесть его юность. Пригласите его.

Сисис удивился:

— Вы примете его?

— Я именно так и сказал — верно? Пригласите его.

44

Молодой человек чеканя шаг вошел в комнату, вытянулся перед столом и сказал:

— Благодарю вас, сэр, что, согласились принять меня. Могу ли я просить, чтобы вы разрешили позвать сюда моих роботов?

Амадейро удивленно поднял брови.

— Рад буду увидеть их. Вы мне позволите оставить здесь моих?

Уже очень много лет он ни от кого не слышал такой старинной просьбы.

Это был один из добрых старых обычаев, которые канули в небытие, когда понятие официальной вежливости устарело и стало принято считать, что личные роботы человека есть часть его самого.

— Да, сэр, — сказал Мандамус.

Вошли два робота.

Амадейро заметил, что они не входили, пока не получили разрешения. Роботы были новые, явно многофункциональные, и было видно, что над ними хорошо поработали.

— Ваша собственная конструкция, доктор Мандамус? В роботах, спроектированных хозяевами, всегда есть что-то особенное.

— Правильно, сэр.

— Значит, вы роботехник?

— Да, сэр. Я получил степень в университете на Эос.

— Вы работали под руководством…

— Нет, не у доктора Фастольфа, сэр, — невозмутимо ответил Мандамус. — Под руководством доктора Маскельника.

— Ага, но вы не член Института.

— Я попросил разрешения им стать, сэр.

— Понятно. — Амадейро поправил бумаги на столе и быстро спросил, не поднимая глаз: — Где вы изучили латынь?

— Я не настолько знаю латынь, чтобы говорить и читать, но запомнить цитату и к месту ее применить могу.

— Это замечательно. Как же вы учились латыни?