Он выпроводил девушку и стиснул руками виски, пытаясь остановить приступ головокружения. Вот и страх накатил в конце концов – обессиливающий, отнимающий разум… Ведь жирный, сластолюбивый, изнеженный архиепископ новгородский – истинный предатель. А кто предал раз, предаст и снова – его даже пытать не понадобится. Леонид выложит все, расскажет обо всех, а в первую очередь – о дохтуре Елисее, потому что это ошеломляющее известие отвлечет от него внимание палачей и заставит их немедля ринуться ловить архиятера.
Однако ловить – еще не значит поймать!
Бомелий быстрым шагом проследовал в потайную каморку, ключ от которой хранился только у него. Это было его святилище, кабинет, лаборатория, где он смешивал лекарства и составлял яды, где был самим собою – ученым, а не политиком или шпионом! – отдыхал душою и телом. Прислуге вход был заказан под страхом смерти, никто и не пытался соваться.
В одном из сундуков, вместе с толстенными фолиантами и рукописями, хранился дорожный плащ, вытащив который Бомелий поморщился и улыбнулся. Плащ оказался скромен, поношен, местами даже потерт, однако очень тяжел – оттого, что в него были тщательно зашиты камни, монеты, ценные золотые вещи: практически все, что нажил государев архиятер за время службы царю московскому. Пышный дом на Арбате, сокровища мудрости – книги, громоздкие вещи с собой не возьмешь, Бомелий по этому поводу и не страдал, зная, что вся эта любовно собранная роскошь – истинный тлен, она недолго будет тешить его взор и тщеславие. Плащ – вот истинная ценность, которая обеспечит ему путь к спасению.
Бомелий давно приготовился к бегству. По сути своей он вовсе не был таким фаталистом, каким всегда представлял себя царю Иоанну, и притчу о двух лягушках, посаженных в горшок со сметаною, находил весьма поучительной. Как известно, одна из лягушек смирилась с судьбой, покорно сложила лапки и пошла ко дну. А другая все трепыхалась да трепыхалась, пока не сбила из сметаны твердое масло, опираясь на которое смогла выбраться из горшка. Так что плащ, подбитый драгоценностями и золотом, и был тем самым маслом, опираясь на которое Бомелий намеревался выбраться на родину.
Путь для себя он тоже определил – идти через Тверь на Псков, пробираясь к Белому морю, где теперь беспрестанно шныряют иноземные корабли. Россия вовсю торгует! Корабли приходят – и уходят. На одном из уходящих отплывет и Элизиус Бомелиус.
Он набросил плащ, вынул залежавшийся в сундуке свиток: загодя выправленная подорожная на имя старого и даже умершего слуги Ильи Месячного, надо только число вписать в оставленное пустым место. Забывчивость подьячего стоила немало… Бомелий достаточно хорошо говорит по-русски, чтобы сойти за русского, и все же говорить надо будет как можно меньше. Ничего, никаких сборов – припас на один день, какой он берет, отправляясь в Александрову слободу. Все, что надо, купит в дороге. Он просто выйдет из дома, выедет из Москвы – и не вернется.
Однако вернулся – нет, не домой. В Москву вернулся.
Правильнее будет сказать, его вернули…
Псков огромен. Застенье, Запсковье, Завеличье, многообразие торгово-постоялых дворов… Среди них русский путник Илья Месячный выбрал почему-то двор Немецкий, за которым велась особенная слежка.
Почему? Необъяснимая оплошность! Хотя такая ли уж необъяснимая? Кого боги хотят погубить, того они лишают разума. И звезды никогда не лгут.
Среди тех, кто проверял его подорожную, совершенно случайно оказался человек, по делам службы не раз бывавший в Москве и знавший государева архиятера в лицо. Он не мог поверить глазам! Но когда подпороли подкладку плаща Ильи Месячного, глаза у проверяльщиков и вовсе вылезли на лоб.
Очень может статься, Бомелию удалось бы откупиться: ушел бы из Пскова нищий, голый, босый, но живой и свободный. Однако, на его беду, примчал гонец из Москвы с приказом по всем заставам: хватать и держать беглого вора и разбойника дохтура Елисея Бомелия по обвинению в государевой измене.
Приказ был отдан лично царем Иваном Васильевичем – после того, как ошарашенный удачею Борис Годунов явился к нему и сообщил, что тайный агент ордена иезуитов Элизиус Бомелиус бежал из Москвы… клюнув на пустой крючок, заглотив несуществующую приманку, ибо сообщение о захвате гонца в Новгороде было не чем иным, как ложью. Годунов ткнул слегой не глядя – и угодил прямиком даже не в кочку, а в целый остров.
Таким образом, Анхен сделала дело, для коего была нанята. И теперь с нетерпением ожидала платы за свои услуги.
* * *
Понурив голову, государь медленно шел по дворцовым переходам. Борис Годунов и Богдан Бельский, сородичи-соперники, шли позади – как волки, след в след. Совсем поодаль тащились еще две темные фигуры, в которых с первого взгляда можно было признать иноземцев.
Обычно Бельский был говорлив: именно его незамысловатая болтовня, под которой скрывался недюжинный ум, была особенно привлекательна для Ивана Васильевича, ибо действовала на его съежившуюся, изъязвленную действительными и мнимыми страданиями душу, как припарка на болячку. Однако сегодня сердешный друг Богдаша помалкивал и, словно бы невзначай, мешкал, предоставляя право Бориске первым идти за царем. В случае чего, ему первому и перепадет, ибо государь, и всегда-то дерганый, нынче вообще напоминает трясуна-паралитика и мечет посохом своим опасным в правого и виноватого, не разбирая особенно, в кого именно угодит.
Ничего не скажешь – крепко взяло его известие о бомелиевой измене и связи архиятера с Леонидом! Настолько крепко, что – в точности как в деле с опричной верхушкой, кончившемся погибелью Вяземского, Басмановых и многих иных-прочих, – государь устранился от сыска, полностью доверив дело сыну. Иван Иванович лично докладывал отцу о признаниях Бомелия, которые особо широко не разглашались. Из пыточной в мир выходили только сведения о скотоложстве и мужеложстве новгородского владыки, о цареубийственных пророчествах его кликуш, которых уже всех перевешали на воротах архиепископского двора, вперемежку с козами и погаными отроками, – ну и о серебряной монете, которая изменнически чеканилась для врагов.