Деревня кончилась. Маленькая она. Лёля вспомнила – когда смотрела из окна замка, дворов тридцать, не больше, тянулось по этому бережку. А Ноздрюк сказал, Юля на другом живет. Но вроде бы не было домов на другом берегу…
Они спустились по склону, и Лёля увидела впереди горбатенький мосток, точь-в-точь такой, как был перекинут через полудохлую речушку в Доскине, а за ним, в зарослях… точь-в-точь как в Доскине…
Кладбище! Там кладбище!
За рекой, сказал староста… Ну конечно! Ведь исстари в русских деревнях старались хоронить своих покойничков за речкой: вода – самая надежная преграда на пути упырей и оживших мертвецов.
Юля поселилась за речкой… Юля поселилась на кладбище!
Она резко стала.
– Куда ведете! – крикнула хрипло. – Я дальше не пойду!
В точности как Гамлет Призраку, ей-богу. Только вряд ли Гамлету было страшнее, чем ей. Ведь там был призрак родного отца, а тут… оборотень, сущий оборотень!
Ноздрюк неспешно обернулся, и Лёлю поразила его широченная, от уха до уха, улыбка.
– Чего ж так? Раздумала Юлю наведывать? – спросил с идиотским простодушием. – А ведь сама хотела. Правда, ребя?
– А то, – загомонили «ребя», подходя вплотную. – Конечно! Мы сами слышали: к Юльке, мол. Точно, сама хотела!
– Так что, – рассудительно развел руками Ноздрюк, и кнут, скользнув с его локтя, свился на земле кольцами, как змея, – ежели мы тебя тут придавим, а то и кнутиком распополамим, это все выйдет по твоей доброй воле и согласию.
Лёля отшатнулась к перилам.
«Да нет, не может быть, они пугают…» – медленно проплыло в голове. А потом так же медленно, равнодушно колыхнулась догадка: а может быть, и не пугают. Совершенно непонятно, что они задумали. Лёля – игрушка в их руках. Ведь ясно же, они все забавлялись с нею с самого начала: трое вели ее прямиком от двора бабы Дуни, ловко перекрывая обходные пути и прямиком подгоняя к Ноздрюку, который спокойно поджидал беглянку, только делая вид, будто мается дурью с петухом… А если это так, если все здесь разыграно как по нотам, выходит, Ноздрюк прекрасно знает, кто она и откуда?
Лёля вскинула измученные глаза, и староста осклабился, отвечая на невысказанный вопрос:
– Да ты не бойся, не тронем. Господин доктор наказали, чтоб тебя непременно в целкости – ха-ха! – доставили. В целкости и сохранности. Одного не пойму: ну, ты чужая, не знаешь, что у нас почем, а эта-то, ведьма старая, неужто вовсе одурела с годами? Да ведь ясно, где беглую искать: только у нее! Из крепких людей никто бродягу к себе в избу не пустит, а если бы и пустил, то сразу бы ко мне приперся с докладом. Через кордон ты тоже не проходила, а значит, не миновала еще деревни. Не в речку же кинулась! А уж когда я вот эти штаны в сенцах Дунькиных увидал, сразу понял: прилетела птичка в сети! – Он выхватил из кармана какой-то листок, издевательски помахал, и Лёля только головой качнула. Полинявшие от воды розовые облака, голубенькие фигурки, расплывшиеся буквы: мамочка… Юля… Лёля… А над всем этим старательно выведено: РАЙ.
Неужели Олеся знала, что случилось с Юлей и что ожидает новую подружку?.. Да какая теперь разница! А рисунок староста, конечно, вытащил из ее джинсов в сенях… Но теперь неважно и это.
– Ну, будет стоять, комары зажрали! – Староста звонко шлепнул по могучему плечу, а потом поскреб ногтями укушенное место. – Пошли, нагулялась. А вы, мужички, нас проводите до самой усадьбы, не то мало ли… Девка длинноногая, проворная, шмыгнет в сторону – и поминай как звали!
– Проводим, конечно, господин староста, как не проводить? – солидно отозвался Геннастый.
Лёля оттолкнулась от перил мостка и побрела в гору так медленно, словно за нею волочились прудовые кандалы.
– Давай шевелись, – больно ткнул ее в спину кнутовищем Ноздрюк. – Не заставляй барина ждать!
И тут Лёля вспомнила, что сегодня же 20-е. Хозяин приехал…
– Вот здесь она спала. У нее была спина раненая, но я пошептал – и все прошло, – сказал мальчик, доверчиво подняв глаза на Дмитрия, и тому показалось, будто они мерцают в темноте лунным, опаловым светом.
Впрочем, это ощущение тотчас прошло. Все прошло – осталось только одно непомерное, почти физическое ощущение счастья: Лёля жива, он ее нашел, след ее не затянуло пылью, Виталя Кабаков (дай бог ему здоровья, отморозку!) не ошибся, ничего не перепутал! Осталось совсем немножко потерпеть – и они снова будут вместе, теперь уж навсегда…
Но тут же блаженная минута истекла: странный мальчик Леша опять начал плакать.
Андрей со вздохом обнял его за плечи и притянул к себе:
– Ну, тише, тише. Не бойся, мы тебя не оставим.
– Он бабушку убил, – завел Леша все ту же страшную песенку, которую он тянул всю дорогу, пока, оставив старосту привязанным к дереву, они шли опушкой леса, потом пробирались задами – аки тати нощные, словно входили в мирно дремлющее селение с недобрыми намерениями.
Что и говорить, намерения были если и не злые, то и не очень добрые. Совсем ни к чему было, чтобы вот сейчас, на исходе пути, их повязали селяне и препроводили в узилище, выслуживаясь перед своим барином. Каков поп, так сказать, таков и приход.
Дмитрий не больно-то доверчиво воспринял бы слова голодного, оборванного мальчишки, который был явно не в себе и мог, конечно, бог весть каких ужастей нагородить, но одно не подлежало сомнению: тот дикий страх, который отразился на лице старосты при виде мальчика с козленком.
Он влип в осину спиною и прошептал:
– Свят, свят!…