Отпраздновав свои сорок пять, она вдруг ощутила себя не ягодкой опять, а совсем наоборот. Света поняла, что прожила чужую жизнь, отдав ее медицине. На самом деле ей следовало стать художницей и самовыражаться. Света немедленно уволилась из детской поликлиники, где двадцать лет проработала участковым врачом, и ударилась в искусство. Бездетная жена очень богатого человека, она могла себе это позволить! Муж, достигший того возраста, когда седина в голову, а бес в ребро, очень обрадовался тому, что перестал быть единственным объектом внимания супруги. Он всячески поощрял ее увлеченность, накупил Свете немыслимое количество самых дорогих пастелей, красок, кистей, холстов, мольбертов и разнообразного, невероятной красоты, итальянского багета для рам к будущим шедеврам.
Более того! Чтобы окончательно отвлечь Свету от дома (куда сам он теперь приходил лишь ночевать, да и то не всегда), муж подарил ей мастерскую в только что построенном и еще почти не заселенном доме в Гордеевке. Учитывая, что жили они вообще-то в Щербинках, а до Гордеевки оттуда добираться самое малое час, он сделал себе поистине царский подарок. Тем паче что в мастерской пока не было телефона. Света, впрочем, была так счастлива открывшимися перед ней безграничными возможностями для творчества, что даже не собиралась задумываться над макиавеллизмом, который лежал в основе щедрости ее супруга. Она рисовала, рисовала, рисовала… Как-то не поворачивался язык сказать «писала» о ее занятиях. Да и «рисовала» – не самое подходящее слово. Украинский вариант «малевала», пожалуй, лучше всего соответствовал ее творчеству.
Любимым жанром «молодой» художницы были портреты. Но в это понятие Света вкладывала отнюдь не тот смысл, который вкладываем все мы, обыватели, далекие от искусства, примитивные, жалкие личности. Уверенная в том, что у каждого человека существует астральный двойник, Света создавала портреты именно таких двойников. У нее это называлось – «отобразить внутреннюю сущность». Чтобы означенную сущность узреть, она мертвой хваткой вцеплялась в любого человека, имевшего неосторожность заглянуть в ее мастерскую, волокла его в ванную, выключала свет и ставила несчастную жертву перед зеркалом, сунув в руки зажженную свечу и наказав не мигая таращиться в зазеркалье. По глубокому Светиному убеждению, рано или поздно из темных, таинственных глубин непременно выглянет некое потустороннее существо, тот самый двойник. И вместе с подопытным кроликом-натурщиком увидеть его сможет Света, которая все это время нервно дышит за спиной несчастного, покорно уставившегося в зеркало.
У Лёли тоже имелось одно глубокое убеждение. Состояло оно в следующем: если астральные двойники и существуют, то увидеть их сможет лишь тот, кому они принадлежат. Третьего при этой встрече быть не может. А то, что наблюдала в зеркале Света, было отражением самого натурщика. Именно его напряженную, испуганную, отупелую физиономию и ловила Света с терпеливостью рыболова, именно на него набрасывалась с восторгом человека, полгода не получавшего зарплату и вдруг нашедшего на тротуаре бумажник, набитый стодолларовыми купюрами; именно его переносила на полотно с упорством муравья, волокущего в родной муравейник огромную дохлую гусеницу.
Вот эта-то дохлая гусеница и получалась на портретах… Бедняжка Света, подобно многим адептам поп-арта, умудрилась начисто забыть, что хотеть – даже страстно желать! – мало: надо еще уметь рисовать. А те килограммы темно-зеленой, грязно-коричневой и тускло-черной краски, изредка разбавленные брызгами охры и белил, которые она щедро швыряла на полотно, больше напоминали выставку образцов сапожного крема.
А натурщик в это время, с трудом преодолев расходящееся косоглазие, прикипавшее к нему в процессе общения с астральным двойником, тащился на подгибающихся ногах в комнату и терял остатки сознания при виде ужастика, который с невероятной скоростью рождался на полотне…
Ко всему прочему Лёля была убеждена, что тетя Света с годами превратилась в мощнейшего энергетического вампира и в процессе творчества не столько самовыражается, сколько подпитывается чужой энергией. Недаром же ее единственной членораздельной картиной был автопортрет, на котором Света изобразила себя в виде летучей мыши… очевидно, породы desmodus rotundus vampirus, обыкновенный вампир!
И все-таки Марина Алексеевна и Лёля скорее откусили бы себе языки, чем признались Свете, как они относятся к ее «искусству», а с некоторых пор и к ней самой. Света была чем-то незыблемо-постоянным в их жизни. Они с Мариной еще в детский сад ходили в одну группу, потом вместе учились в школе, дружили в институте – всю жизнь дружили. Света лечила Лёльку от всех болезней и любила ее, как родную дочь. Сплелись ветвями и корнями, можно сказать! Ну как оторвешься? К тому же Света и ее причуды – такое чудное блюдо для пиршеств сплетниц, как называли свои редкие встречи Марина Алексеевна и ее любимая подружка Ниночка! Нет, обижать Свету нельзя. Надо терпеть. У нее все-таки масса достоинств, в числе которых – богатейшая подборка книг по разнообразным домашним женским радостям: кулинарии, консервированию, шитью, вязанию, макраме и всякому такому, вплоть до плетения кружев на коклюшках. Не у каждой женщины сыщется дома уникальный и дорогущий альбом всех моделей вязания из «Бурды»! А у Светы он был. Более того – Света готова была дать альбом подружке Мариночке «на сколько угодно», если только Мариночка или Лёлечка заглянут к ней на часок – попозировать.
Подружка Мариночка убиралась и не могла уступить этого ответственного занятия своей рассеянной дочери. Лёлька начнет сметать пыль с книжных полок, потом уткнется в Брокгауза с Ефроном, или в своего обожаемого Дика Фрэнсиса, или вообще в одну из этих кровожадных книжек из серии «Детектив глазами женщины»… Девчонке ведь совершенно все равно, что читать, только бы чем-нибудь набивать вечно голодные мозги! Спохватится часа через три… Разумеется, к Свете должна была идти Лёля, и только она.
– Ма, – с тоской сказала Лёля, – да она ведь надо мной уже раз десять извращалась. И на всех портретах рожи разные! Это сколько же у меня астральных двойников получается?
– Имя им легион, – хихикнула мама. – Иди, иди, моя радость. Думаешь, я не знаю, что тебе лучше одиннадцатого двойника увидеть, чем чистить мой любимый ковер?
Так-то оно, конечно, так…
Смирившись с неизбежностью, Лёля наконец собралась и пошла (протянув немыслимым образом часа два и успев отобедать), но никакого предчувствия не снизошло на нее и в этот раз. Ни обнадеживающего, ни пугающего. И единственное, что заставила ее сделать интуиция, это надеть не юбку, как обычно, а толстые вязаные штаны. С другой стороны, юбку еще надо было гладить, а штаны вот они, стоит только руку протянуть, – так что, может быть, это вовсе не интуиция, а лень сыграла свою положительную роль?..