Они вышли на сцену, и он взглянул на ложи ярусов, партер, галерку и высокие стены деревянного многогранника. С маленькой, настланной досками площадки все это выглядело слишком открытым и тревожным. Он бывал в «Лебеде» множество раз, до того как неожиданно стал Луи Седарном. С ярусов, будучи частью ревущей толпы численностью около тысячи восьмисот человек, театр казался увлекательным и чарующим. Отсюда же, снизу, здание выглядело неуклюжим и потрепанным, к тому же вокруг разило свечным воском, театральным гримом и потом. Впечатление было такое, словно француз уставился в рот разодетому пьянице.
— Да, от такого вида аж живот сводит от гордости, правда? — просиял Гомон.
Седарн кивнул. Что-то сводило, но не в животе и не от гордости.
— Сюда, — сказал Базиль, потянув его за рукав плаща.
Лютнист позволил увлечь себя со сцены в дымные пределы артистической уборной. На них уставилась дюжина пар глаз. В комнате сидели пять женщин и семь мужчин, все в гротескном гриме, из-за которого их губы и глаза казались непомерно огромными, одетые в одно исподнее, а то и меньшее количество одежды, куря, смеясь и выпивая. Все это враз прекратилось, как только вошел Седарн.
— Это Луи. Он присоединится к нашей веселой компании, будет играть на лютне, — объявил Гомон всем собравшимся.
— Привет. Э… bonjour.
Несколько актеров кивнули в ответ.
— Я надеюсь, ты хорошо играешь, французик, — сказал сидящий в углу мужчина с накладными усами и недостатком всех остальных предметов туалета. — Чтобы порадовать публику, нужно много и хорошо играть. Особенно в эту субботу.
— А, да, я знаю… — начал Седарн.
— Это Эдвард Барбедж, звезда театра. И естественно, остальные члены нашей славной труппы. Думаю, они окажут тебе радушный прием.
Кто-то рыгнул, раздалось злорадное хихиканье.
— А сегодня нет представления? — нервно осведомился лютнист.
— Бог ты мой, нет, — ответил Барбедж, отпив вина и стерев капли с усов. — С пятницы должен был пойти «Джентльмен-щеголь из Инсбрука», но тут возникли проблемы у труппы «Оха», а потому мы сейчас отдыхаем.
— «Оха»? — переспросил Седарн, неподдельно заинтересовавшись.
Долл играла в театре «Деревянный Ох».
— Здание затопило, и театр на неделю вышел из строя. По договору его труппа может использовать нашу сцену для репетиций пьесы «Верные долгу мужья исполняют свой долг» с завтрашнего дня, а также начать приготовления к Коронации, — объяснил Гомон. — Поэтому нам придется, так сказать, спать в одной каюте, чтобы приготовиться к субботнему представлению.
— Мы же тем временем начнем разучивать дополнительный номер программы, пока шлифуем детали праздничного шоу, — сказал Барбедж.
— Небольшую музыкальную комедию, над которой я сейчас работаю, — добавил Гомон. — Вот тут и понадобитесь вы с парочкой мелодий, сэр.
— А как называется пьеса?
— «Могучий меч в обширных ножнах», — ответил Гомон.
— О! — произнес Седарн.
Он раньше не уделял внимания тексту в пьесах, и в его голове тут же пронеслось множество самых невероятных и странных предположений.
— Интересно, а французик не хочет выпить? — спросила грудастая актриса слева от звезды театра.
Ее неопрятные кружевные нижние юбки и узкий корсаж из китового уса сильно утягивали дородную фигуру.
— Боже, спросите его сами, госпожа Мерсер! — промямлил Барбедж, делая очередной глоток вина.
С застенчивой улыбкой она сделала шаг вперед, держа бокал. Под ее весом громко заскрипели половицы.
Госпожа Мерсер… Мэри Мерсер, понял Седарн. Ее звали первой красавицей сцены, при ее появлении знатные лорды и монархи приходили в экстаз и сорили деньгами. Вблизи она оказалась матроной довольно устрашающего вида, с грустным и одновременно жаждущим взглядом. Похоже, чтобы выглядеть столь желанно и возбуждающе с расстояния сорока ярдов, ей приходилось пользоваться огромным количеством реквизита, скрадывающего то впечатление, которое она производила при непосредственном общении. Как и весь театр, госпожа Мэри Мерсер невероятно разочаровывала в жизни. Время не лишило ее сил, рутина не иссушила бесконечного разнообразия таланта, но они чертовски хорошо постарались.
— Вудрэ-ву… э-э-э… дезирэ ун чашкю де вини? — спросила она, неловко и чопорно склонив голову. Огр с кокетливой манерностью пятилетнего ребенка.
— Спасибо, — ответил Седарн, взяв бокал.
— Подождите, — раздался голос сзади. Де Тонгфор прошел в артистическую уборную. Судя по улыбке, он явно что-то замыслил. — Пусть парень заработает свою первую долю из провизии труппы. — Он протянул пачку обтрепанных нот. — Пусть поиграет, если хочет выпить. Давай прямо сейчас, французик.
Раздался дружный одобрительный хор голосов, послышались редкие хлопки. Седарн взял ноты и с усилием сглотнул:
— Ну ладно, сейчас так сейчас.
— Давай, французик! Без извинений! — возопил Барбедж.
Лютнист разложил листы на чайном ящике, с тревогой посмотрел на них и взялся за инструмент. Повисла невыносимая тишина.
— Давай! — настаивал Барбедж.
Луи Седарн не брал ни единого урока музыки в своей жизни, впрочем, та началась всего три часа назад, и неудивительно, что он не успел позаниматься. С другой стороны, Руперт Триумф обучался игре на лютне с самого детства и провел немало пьяных вечеров, сочиняя на пару с соседом Эдоардом Фуксом прелестные мелодии.
Он сыграл «Гальярду святой Лейлы» и «Джигу Ковердэйла», затем последовала «Приди, красавица, ко мне, зажги мою любовь». Изумленные актеры топали и кричали, аплодисменты посыпались градом и заканчиваться явно не собирались.
Луи Седарн признательно улыбнулся и выпил первый из многих бокалов вина. Скрывшись от всех, с дальних сторон кулис за ним, прищурившись, наблюдал Гомон. Взгляд его был малоприятен.
— Разумеется, я беспокоюсь, — сказал Аптил.
Он откинулся на спинку кресла Триумфа в покоях на последнем этаже дома номер семнадцать по Амен-стрит, закинул руки за голову и выглядел каким угодно, но только не обеспокоенным.
Долл мрачно нахохлилась, сидя на диване рядом и нервно пощипывая кружевные оборки на перчатках:
— Ты не выглядишь обеспокоенным. Он, возможно, уже мертв.
— Возможно, — заметил абориген ничуть не изменившимся голосом. — А возможно, он мертвецки пьян. Ты и сама все знаешь.
Аптил потянулся и взглянул на сырой вечер, прижимавшийся к окнам чердака. Колокола Сент-Оззарда пробили три четверти восьмого, и вечер уже стал превращаться в мокрую и совершенно непривлекательную ночь.
— Я должен сказать, — взял слово Агнью, потягивая мятный чай в тенистом уголке комнаты, — что в данном случае разделяю озабоченность мисс Тэйршит. Для меня было… — слуга остановился и лихорадочно принялся подыскивать более уместное слово, — честью служить сэру Руперту столько лет, что любой другой человек на моем месте посчитал бы это неразумным. Несмотря на все недостатки, у него есть одна восхитительная черта — способность выживать. Она помогала ему в бурных океанах за много миль от суши, в горячке битвы, в тавернах, когда опускаются кружки и вынимаются ножи. Я видел его в подобных ситуациях. Часто. Пожалуй, слишком часто. Но ссора с лордом Галлом, а также стычка в купальнях говорят мне, что на сей раз он заплыл слишком далеко, на опасную сторону здравого смысла. Сегодня этот дом пережил слишком много визитов милиции и офицеров Гильдии, даже по меркам Сохо. За голову сэра Руперта назначена награда. Можно предположить, что это результат неких проступков, о которых нам еще только предстоит узнать. Своей ли волей или по чужому умыслу, но сэр Руперт находится в тяжелом положении.