Но никто ничего не знал. Физз пришлось кое-что рассказать об этом ужасе Люку и Мелани – далеко не все, правда, – чтобы объяснить им, почему Эдвард Бьюмонт не мог оставить свою несчастную жену ради любимой девушки. Но посторонние люди ничего не знали. Кто из семьи решился бы выдать домашнюю тайну? Да и кто поверил бы им? Между собой они никогда не обсуждали, как им поступать, не договаривались о молчании. Просто каждый из них предпочитал выкинуть из памяти ужасные воспоминания, так что легенда о прекрасной актрисе осталась неприкосновенной.
Клаудия почувствовала, что Мак смотрит на нее, будто напоминая, что Филлип ждет от нее еще каких-то слов. Он тихонько сжал ее руку, давая почувствовать, что она не одна. Медленно, с явным усилием она возвратилась в реальный мир, в знакомое помещение гримерной.
– Правила поведения, которых моя мать всегда придерживалась, так… – она подыскивала подходящее слово, – так точно выверены, что многие люди, Филлип, могут только надеяться достичь их.
Это прозвучало как извинение, которое она принесла вместо несчастного импресарио.
Филлип Рэдмонд будто не заметил смысла ее замечания.
– Да, она была неподражаема, – торжественно проговорил он, будто это все объясняло и оправдывало.
– Мне ли этого не знать, – сухо отозвалась Клаудия.
Да, вот именно, ей ли не знать. Искренне жалея о своей выходке, она молча пообещала себе никогда больше не изображать свою мать, кто бы и что бы ее на это ни провоцировало. И сразу же, как только они отыграют «Частную жизнь», она откажется браться за роли, которые играла мать, никогда не позволит себе даже гримироваться так, как гримировалась ее мать.
Дрожь пробежала по ее телу, словно там, в будущем, кто-то переступил через ее могилу.
Мак почувствовал это и придвинулся к ней ближе.
– Клаудия?
Она взяла его руку, но лишь на тот момент, пока приходила в себя, и он увидел, как она внутренне собралась, будто готовясь с улыбкой выйти на публику. И вот с видимой беззаботностью проговорила:
– Дорогой, почему бы тебе не присесть? Я покончу с делами, это займет немного времени, а потом покажу тебе театр.
На какой-то момент Маку показалось, что он потерял Клаудию, найденную им несколько минут назад. Живая, немного неуверенная в себе, она из тех женщин, что способны мгновенно скрыть свою растерянность под маской беззаботности. Ему показалось, что он начинает ее понимать. Только теперь что-то переменилось в сознании Клаудии, что-то произошло, чего он не понимает. С ней что-то происходит, что-то такое, от чего дрожь пробежала у него по спине.
Она игриво взглянула на него и легонько оттолкнула от себя, так что он вспомнил о своей роли любовника и, отступив, уселся в обитое бархатом кресло. Искушение размазать Филлипа Рэдмонда по стенке все еще не отпускало его, но, решив, что это не имеет смысла, Мак предпочел успокоиться и вспомнил, зачем он здесь. Он взял со столика театральную программку и со страстью завзятого театрала погрузился в ее изучение.
Ничто не могло быть дальше от истины. Больше всего сейчас его интересовал Филлип Рэдмонд. Он явно одержим образом Элен Френч, а одержимые люди весьма опасны. Тем более что объект своей одержимости он жаждет вновь обрести в образе ее дочери, отказываясь признать за ней право на собственную жизнь.
Мак не был психологом, но его дилетантскому рассудку это все казалось отличительными признаками бедствия, готового разразиться. А может быть, уже и разразившегося. Порчу театрального костюма совсем не трудно приписать Рэдмонду, к тому же он знает, где живет Клаудия и где живет Физз. Ему ничего не стоило в перегруженном дорожном движении Лондона следовать за ними по пятам, он мог догадаться, что они направляются в Брумхилл, и притащиться туда на их хвосте.
Вот с фотографией, засунутой в парашют, было сложнее.
– Так что? – Клаудия оторвала наконец взгляд от списка имен, принесенного Филлипом. – Ты уверен, что в этот список попали все, кто приходил в театр в тот вечер?
– Ну, полной уверенности нет. Может, кто и проскользнул незамеченным. Джим говорит, что краешком глаза видел кого-то, торопливо вышедшего из театра примерно в половине шестого.
Даже с другой стороны комнаты Мак почувствовал напряжение Клаудии.
– Кто это был? Мужчина? Женщина? – настороженно спросила она.
– Женщина. Высокая блондинка с длинными волосами. Он только со спины ее видел и решил, что она из штата и вышла по своим делам перед вечерним спектаклем. Но он не помнит, чтобы эта женщина вернулась. – Филлип слегка пожал плечами. – Это, конечно, ничего не значит, Джим надежен примерно так же, как прогноз погоды, кроме того здесь полным-полно девушек, которые могут соответствовать этому описанию.
– Вам следовало расспросить их всех и выяснить, не выходила ли одна из них в это время, – вмешался в разговор Мак, потеряв терпение, отложив в сторону программку и всем своим видом являя вид мужчины, уставшего дожидаться свою женщину. – Или просто вызвать полицию и предоставить это дело им. В конце концов, это их работа.
Мак ожидал, что Филлип начнет возражать против обращения в полицию по причинам сохранения безукоризненной репутации театра. Но тот этого не сделал.
– Я и хотел вызвать полицию, но Клаудия и слушать об этом не стала. Я вообразил, что она приписала сей жуткий поступок кому-то, кого знает и кто нуждается скорее в помощи, нежели в наказании. Весьма великодушно, конечно, но потеря костюма воистину невосполнима.
Он проговорил это так, будто потерял нечто глубоко личное.
– А мог сюда пробраться кто-нибудь из неудовлетворенных зрителей? – как бы невзначай спросил Мак.
Филлип Рэдмонд с ответом не затруднился.
– Я расспрашивал всех наших людей, никаких зрителей тут не видели. А большая часть нашего штата обслуги оставалась в театре допоздна.
Но сказал он это, адресуясь к Клаудии, чем ясно давал понять, что хотя этот Мак и является ее личным защитником, но есть вещи, которые его не касаются. Здесь, как заметил Мак, он счел уместным выказать весь свой апломб. Под печальной, немного раболепной манерой держаться скрывался человек, который считал себя столпом театра, и Мак испытал некоторую неловкость. Где-то он читал, что единственная вещь, которая роднит всех убийц, это преувеличенное значение, придаваемое собственной личности, этакая фанаберия, которая в конечном счете делает их всех довольно жалкими.
– Все это люди, преданные театру, – заметила Клаудия, пытаясь смягчить ситуацию. – Кассиры, билетеры, продавцы программок, буфетчики. А по субботам, когда дается два спектакля, и уборщики.
– А почему уборщики в эти дни работают днем? – спросил Мак.
– Ну, это просто, дорогой. Приходя на вечерний спектакль, люди не должны сидеть в замусоренном зале, а после дневного спектакля там всего хватает – и картонные стаканчики из-под мороженого, и шоколадные обертки. – Она с озорной улыбкой посмотрела на Филлипа. – А мы не любим снабжать недовольных зрителей боеприпасами для выражения своих чувств, ведь так, Филлип?