– Ну мог.
– Дальше, проходят выходные, и на той же квартире убивают Сущенко и Ларису. – Надежда написала на листке под предыдущим в столбик «Сущенко + Лариса». – Вот ты говоришь: никому они не мешали, не того полета птицы, чтобы их заказывали. А если они что-то узнали про того же Синицкого, если они видели, что он с Леной накануне ее смерти встречался?
– Ну, мать, если бы да кабы...
– А ты сам можешь как-нибудь это все объяснить?
– В общем, логика в твоих рассуждениях, конечно, присутствует, но доказательств маловато.
– Одно мы знаем точно. – Надежда написала сбоку от столбика имен фамилию «Синицкий» и поставила стрелочки от Синицкого к Лене и от Синицкого к Сущенко. – Вот и давай от этого танцевать.
– Ну и что, мы теперь пойдем к Синицкому и спросим: Леонид Петрович, а не вы ли тут потрудились? Куда он нас пошлет, по-твоему? Или следить за ним будем, в шпионов играть?
– Вот что, Валя, в милицию с этим, – она потрясла листком, – не сунешься, засмеют. Да и куда пойдешь-то? Эти, что по поводу Никандрова приезжали, больше к нам в институт и глаз не кажут. Ленкину смерть будут расследовать, только если от родственников заявление поступит. А свекровь ее мне сама сказала, что они ни за что заявление подавать не будут.
– Убийство тех двоих совершенно другие люди расследовать будут, – подхватил Валя. – А что там Синицкий причастен, про то милиция и знать не знает. И знаешь, что я думаю? Незачем Жорке про Синицкого в милиции рассказывать. Потому что тот от всего отопрется, а Жорка, с их, милицейской, точки зрения, человек подозрительный: нигде не работает да еще и попивает. Так что ему веры против слова Синицкого не будет.
– А давай мы Синицкого спровоцируем, подбросим ему записку, а там только адрес: улица Верности, дом 5, квартира 17. Пусть он понервничает, а мы посмотрим.
Валя с сомнением почесал в затылке, но согласился.
В это время открылась дверь, гурьбой ввалились сотрудники, дамы подошли к Надеждиному столу, обсуждая смерть Сущенко и Ларисы. Надежда быстро сложила листок пополам и второпях сунула его за осциллограф.
По установленным в незапамятные времена правилам, все начальники в официальное обеденное время сидели на рабочем месте, а обедать ходили после. Этим они убивали двух зайцев: во-первых, доказывали себе и подчиненным, какие они занятые, даже пообедать, как все, некогда, а во-вторых, обедали в спокойной обстановке без толкотни и очереди за подносами. План у Надежды был такой: дождаться, когда Синицкий уйдет на обед, выманить под каким-нибудь предлогом из приемной секретаршу Милочку, войти в кабинет и оставить записку под бронзовым пресс-папье в виде головы Черномора, которое подарили Синицкому на пятидесятилетие.
– Синицкий кабинет перед уходом закроет, – наставляла она Валю, – так ты возьми ключи у Милы в левом верхнем ящике стола, да потом не забудь обратно положить.
В обед они наскоро попили чайку с Надеждиными бутербродами, Валя все бегал в коридор, наблюдал за кабинетом Синицкого и, в очередной раз вернувшись, вдруг зашептал:
– Уходит он раньше, Милку даже на обед не пустил.
– Да ладно, так даже лучше, народу меньше.
Надежда заглянула в приемную, где секретарша Мила сердито двигала ящиками:
– Привет, твой-то где?
– Ты представляешь, поперся куда-то, кто-то ему позвонил, а мне велел сидеть здесь, кабинет стеречь. А я есть хочу, прямо умираю. У тебя нет ничего пожевать?
– Есть там печенье, пойдем дам.
Мила схватилась было за ключи, чтобы закрывать приемную, но, вспомнив про тугой, неудобный замок, махнула рукой, на что Надежда и рассчитывала. Мила повеселела, получив полпачки печенья, и собралась уходить, но Надежда задержала ее. Понизив голос, она пожаловалась:
– Знаешь... посоветуй мне что-нибудь, вот привезла туфли итальянские, и что-то они мне...
Мила отреагировала мгновенно:
– Итальянские? А откуда привезла-то? Из Польши? Ну так они там сами все делают и итальянскую наклейку ляпают.
– Нет уж, то, что они сами делают с итальянской этикеткой, они сюда к нам привозят и на рынке продают. А эти туфли там куплены в хорошем магазине, так что не сомневайся, вот, сама смотри.
Туфли были хороши. Надежда даже забеспокоилась по поводу того, что они Миле подойдут, но, слава Богу, оказались чуть тесны.
– Вот и мне тоже чуть жмут, ну ладно, попробую разносить. – Надежда постаралась скрыть вздох облегчения.
Мила ушла. Валя появился весь красный и растрепанный.
– Ну, мать, страху я натерпелся, но сделал все в лучшем виде, как ты велела.
– Ну что, теперь будем ждать.
Леонид Петрович Синицкий взял еду, отошел с подносом и оглянулся, как бы в поисках свободного места. Этот человек, которому он подчинялся безоговорочно и которого боялся безумно, сидел в уголке, ел шницель с макаронами и запивал компотом. Леонид Петрович подсел как будто случайно. Он поставил поднос, руки его не дрожали только потому, что перед приходом в столовую он выпил в кабинете полстакана коньяку. После Лениной смерти бутылки с коньяком вызывали у него чувство отвращения, но обходиться без спиртного он не мог: щеки и губы начинали трястись, глаза бегали, ему казалось, что весь он растекается, как мороженое на асфальте в жаркий день.
Сосед тихо шипел, не поднимая глаз от тарелки:
– Ты что же это, сука, делаешь? Ты как посмел Халяве через мою голову что-то поручить? Ты забыл, что твой номер шестнадцатый?
– А ты, ты, сволочь, какую таблетку мне подсунул для Ленки? – Синицкий говорил шепотом, но все тело его сотрясалось, как при крике. – Ты меня убийцей сделал! За что уморили девку?
– Черт ее знает, что с ней случилось. – Как ни был Синицкий взвинчен, он почувствовал, что его собеседник говорит правду. – Я тебе дал не яд, а лекарство. Для понижения давления. Молодая, здоровая баба – что ей могло от одной таблетки сделаться? А вот ты вместо того, чтобы посоветоваться, понаделал делов.
– Они бы выдали меня. – Синицкий вдруг почувствовал себя лучше – видно, коньяк подействовал. – А я тебя прикрывать не собираюсь. Имей в виду, все расскажу, мне терять нечего.
– А ты не подумал, что Халяву вычислить могут?
– С ним и разбирайся, идиота держишь... Если бы он там в щитовой, с Никандровым, все правильно сделал, ничего бы не было, а то вышел, кретин, и дверь за собой закрыл на ключ. Кто ж поверит, что человек повесился и сам себя снаружи запер? Разбирайся с ним теперь.
«Я лучше с тобой разберусь, а Халява мне еще понадобится», – подумал его сосед, а вслух сказал:
– Ты вот что, ты скажись больным, видок у тебя тот еще, отпросись с работы, а сам езжай на дачу, там отсидись, чтобы тебя никто не нашел.