Думая так, она не переставала что-то говорить Николаю Леонидовичу, тот поглядывал на нее с удивлением – видимо, она говорила что-то не то, или его смущала сама ее интонация. Лифт остановился на втором этаже, ей нужно было выходить, чтобы вернуться к себе в сектор, но она представила, как выйдет сейчас в пустой коридор, и дядя Вася наверняка выйдет следом, и ей стало так страшно, что она осталась в кабине, сказав Николаю Леонидовичу, что ей тоже нужно на первый этаж в отдел кадров. Дядя Вася посмотрел на нее с откровенной издевкой: «Никуда ты, милая, от меня не денешься!»
Лифт остановился на первом, Надежда, отбросив всякие приличия, выскочила из него первой и побежала по коридору – все равно куда, лишь бы оторваться от этого страшного насмешливого взгляда. Боковым зрением она увидела, как Николай Леонидович, проводив ее удивленным взглядом, скрылся за дверью отдела кадров. Больше никаких дверей в коридоре не было. Надежда подбежала к проходной. Возвращаться было нельзя: сзади неотвратимо приближались тяжелые шаркающие шаги. Надежду охватила паника, она уже плохо соображала, что делает.
«Это моя смерть!» – мелькнуло в мозгу.
Она бросилась к вертушке. Вахтерша посмотрела на нее с удивлением, но пропустила – у Надежды в пропуске стоял значок, разрешающий вход и выход в любое время. Выскочив на улицу, Надежда заметалась – на улице перед проходной не было ни души, и ей показалось, что она сама выбрала место для собственной смерти. Здесь убийце никто не помешает... Она побежала по улице сначала вправо от проходной, потом влево – ей показалось, что там скорее можно найти людей.
«Господи, – думала она на бегу, – главное, не впадать в панику, а я совершенно запаниковала, надо срочно взять себя в руки».
Дядя Вася вышел из проходной. Он смотрел на нее с холодным интересом хищника, преследующего свою жертву, который уверен, что жертве не уйти.
Следующие несколько секунд показались Надежде растянувшимися, словно кадры замедленной киносъемки. Она увидела, как дядя Вася полез за пазуху. За оружием, механически констатировала она и почувствовала такую слабость в ногах, что казалось, сейчас упадет, не дожидаясь выстрела. Тут же боковым зрением она увидела медленно подъезжающую к проходной машину с затемненными стеклами, так же механически отметив, что это, наверное, джип.
Темное стекло на задней дверце плавно опустилось на треть, в проеме блеснул металл, раздалось один за другим несколько негромких хлопков, стекло снова поднялось, и машина, резко набрав скорость, исчезла за поворотом. Надежда оглянулась на дядю Васю. Он стоял, прижавшись спиной к стене здания, и хватал воздух широко открытым ртом. На его одежде расплывалась цепочка темно-красных пятен. Из его горла вырывался какой-то странный звук – то ли хрип, то ли воронье карканье, то ли страшный смех...
«Так, должно быть, смеется смерть», – подумала Надежда.
Она больше не могла оставаться на месте и побежала в сторону проходной институтского корпуса, влетела в проходную, опрометью проскочила внутренний институтский двор и внизу, уже на своей лестнице, столкнулась с Валей Голубевым.
– Ну, Надежда, везде тебя искал, что-то мне за тебя неспокойно стало! А ты зачем по улице без пальто бегаешь?
Надежда бросилась к Вале и горько разрыдалась у него на груди. Валя, сразу сообразив, что с Надеждой что-то не то, стоял смирно и ждал, пока она успокоится и сама ему все расскажет. В это время в уютный закуточек под лестницей заглянула вездесущая Полякова. Увидев Валю с Надеждой, обнимающимися под лестницей, она удовлетворенно хмыкнула.
Надежда с Валей дружили уже лет двадцать, с тех самых пор, как Надежда пришла работать в институт. Полякова же дружбы между мужчиной и женщиной никак не признавала и считала, что у них давний и продолжительный роман, просто они это очень тщательно скрывают. И теперь ее двадцатилетние усилия увенчались наконец успехом – она их выследила! Валя, увидев Полякову через плечо Надежды, и ухом не повел, но Надежда все-таки почувствовала, что он напрягся, и оглянулась. Когда Полякова увидела Надежду, растрепанную, с растекшейся тушью на щеках, она приняла участливый вид и спросила:
– Что это с вами, другого места не нашли, чтобы отношения выяснять? Люди же кругом ходят!
Это оказалось последней каплей. Надежда, не сказав ни слова, молча бросилась на Полякову и с криком «Ты мне за все заплатишь!» схватила ее за воротник и стала трясти. Удовлетворенная улыбка сменилась на лице Поляковой сначала изумлением, потом ужасом. Она не могла вымолвить ни слова и только умоляюще смотрела на Валю, а тот ошарашенно переводил глаза с одной на другую. Наконец он опомнился, схватил Надежду за руки, оторвал от Поляковой, та в страхе бежала, оглядываясь и спотыкаясь.
– Надь, ты чего? За что ты на нее налетела, она же дура, ты раньше не знала, что ли?
– Не обращай внимания, Валя. Это реакция нервная. Меня сейчас чуть дядя Вася не убил там, за проходной.
– Как это чуть?
– Не успел. Его самого того...
– Ой!
– Вот тебе и ой! Зеркала у тебя, конечно, нет? Ну дай хоть платок носовой, добежать бы до туалета и умыться, а то люди увидят – испугаются.
Леонид Ильич проснулся, как обычно, совершенно счастливым человеком. Он потянулся, протер глаза и увидел бесстыдно дрыхнущего в его палатке Ледокола. Он пнул Ледокола валенком и радостно завопил:
– Вставай, проклятьем заклейменный! День на дворе!
Ледокол мрачно выругался, перевернулся на другой бок и попробовал снова заснуть.
– Не дури, конопатый! Я сказал – подъем, значит – подъем!
Ледокол сел и уставился на Леонида Ильича несчастными больными глазами.
– Ну, Ильич, удивляюсь я на тебя. Ты каждое, почитай, утро, веселый просыпаешься, будто и не пил вчера ничего.
– А я, Ледоколушко, только двум вещам удивляюсь: звездному небу над нами и потребности выпить внутри нас. Знаешь, кто это сказал?
– Кто, кто, дед Пихто. Ты это и сказал, генсек несчастный.
– Я к несчастному покойному генсеку никакого отношения не имею, кроме чистого случайного совпадения имени-отчества, а сказал это выдающийся калининградский философ Иммануил Кант.
– Сразу видно, не дурак был выпить, хоть и Эммануил. Это про него, что ли, кино похабное сняли?
– Серый ты, Ледокол, как памятник Дзержинскому. То – Эммануэль, а он – Иммануил. А что я по утрам веселый, так для того причин достаточно имеется. Хватит того, что я по утрам как жену свою вспомню, так мне хорошо делается! Вот ведь, думаю, она – там, а я – здесь! Так что мне уже никакое похмелье не страшно. А потом, у меня со вчерашнего чекушка припасена. Очень недурственный растворитель.
Глаза у Ледокола заблестели. Леонида Ильича вся свалка знала как человека нудного, но щедрого. Если у него было чем похмелиться, он никогда выпивку не зажимал, делился по-братски с ближним. И сейчас они поровну разлили чекушку растворителя, занюхали коркой и выползли из генсековой палатки на промысел.