От злости прибавилось сил. Лола встала и, пошатываясь, побрела к выходу из сквера. Машину она решила бросить, все равно в таком состоянии за руль не сесть. О клиенте она и не вспомнила.
Из всех дней недели капитан Ананасов больше всего ненавидел утро понедельника. Из всех человеческих изобретений – телефон. Но когда два этих ненавистных явления природы объединялись, чтобы доконать его, несчастный капитан жалел, что родился на свет. И без того в голове Ананасова скрежетало, гремело и ухало, как в багажном отсеке самолета во время экстренного снижения, а тут еще телефон надрывался, разрывая его измученные барабанные перепонки.
Ананасов запустил в него подушкой и промахнулся.
Он застонал и сел в кровати.
Комната перед его глазами накренилась, покачалась, как детская игрушка ванька-встанька, и наконец застыла в каком-то странном неустойчивом равновесии.
Телефон продолжал трезвонить, ввинчивая каждый звонок прямо в голову несчастного капитана, как дрель с победитовым сверлом.
Ананасов протянул трясущуюся руку и схватил трубку, чтобы прекратить эти невыносимые мучения. Он поднес трубку к уху и услышал мучительно знакомый голос. Сделав над собой немыслимое усилие и заставив свои мозговые извилины работать в аварийном режиме, он узнал голос своего ближайшего друга и напарника капитана Гудронова.
Узнав голос Гудронова, Ананасов невольно вспомнил вчерашний вечер, который они провели вместе. От этого воспоминания ему стало еще хуже.
– Привет, Гудронов! – прохрипел Ананасов, прикрыв слезящиеся глаза. – Ты чего в такую рань звонишь? У тебя совесть есть – больного человека садировать?
– В какую рань? – переспросил Гудронов неприлично бодрым голосом. – Ты на часы смотрел?
– Еще чего! – Ананасов мучительно скривился. – Я сейчас без посторонней помощи не то что на часы, на календарь посмотреть не могу! Мне для этого нужны два человека, чтобы веки поднять – один правое, другой левое!
– Ну так я тебе один помогу. Сейчас, Питиримыч, уже второй час.
– Вот только не надо этого! – прохрипел Ананасов. – Знаешь ведь, как я ненавижу это отсталое церковнославянское отчество! Особенно по понедельникам... а насчет времени – второй час или пятый, мне без разницы. Я самое малое до среды человеком не стану.
– А я тебе вчера говорил – не мешай пиво «Урюпинское» с водкой «Батька Махно», от такого сочетания мамонты вымерли! Вот я – пил чистый кубинский ром, и ничего! То есть не то чтобы совсем ничего, но уже до работы дополз!
– И ты мне в такое время звонишь, чтобы об этом сообщить? – вызверился на друга Ананасов. – Ну, Сеня, я от тебя такой подлости не ожидал! Больного человека обидеть не трудно...
– Да никто тебя обижать не собирался! – обиделся Гудронов. – Я тебя от Остапыча из последних сил прикрываю, а ты еще недоволен! Я ему сказал, что ты сейчас работаешь под прикрытием, поэтому и не явился вовремя!
– Под прикрытием? – переспросил Ананасов и неприязненно покосился на ватное одеяло в веселеньком ситцевом пододеяльнике. В его нынешнем состоянии этот ситцевый оптимизм не вызывал в душе ничего, кроме рвотных позывов. – И что – поверил?
– А ты как думаешь?
Полковник Кузьма Остапович Хохленко, непосредственный начальник двух славных капитанов, был человек строгий, но справедливый. Точнее, справедливый, но строгий. И далеко не дурак. Так что в работу под прикрытием в понедельник, да еще в первую половину дня, он мог бы поверить только под общим наркозом.
– В общем, он сказал, чтобы ты свое прикрытие сворачивал и в четырнадцать ноль ноль был по адресу: проспект Супружеской Верности, дом тридцать два.
– А что там у нас?
– А там у нас, Питиримыч, место преступления. Конкретно – свежий трупак со всеми следами насильственной смерти.
Гудронов отключился, не дожидаясь, пока напарник обругает его за ненавистное отчество.
Ананасов тоже попытался повесить трубку, но промахнулся. Телефон свалился с табуретки, дважды перевернулся и застыл на полу в позе пьяной лягушки.
Ананасов встал, покачиваясь, и побрел в ванную комнату. Этим поступком он наглядно доказал, что в жизни человека всегда есть место подвигу.
Поплескав в лицо тепловатой водой из-под крана, капитан рискнул взглянуть в зеркало. Увидев свое отражение, он охнул и зажмурился. Такое можно было показывать только в фильмах ужасов. Предъявлять такое лицо посторонним было небезопасно. Не всякая психика могла выдержать такое кошмарное зрелище.
Тут у него в голове шевельнулось смутное воспоминание, что некоторое время назад он припрятал за батареей на кухне четверть бутылки водки «Наркомской» в качестве неприкосновенного запаса на такой случай, как сегодня.
Пошатываясь и постанывая, Ананасов добрел до кухни.
В раковине громоздилась груда грязной посуды. При виде остатков еды в тарелке ему стало совсем худо. Стараясь не смотреть в ту сторону, несчастный капитан пробрался к батарее и запустил за нее руку.
Бутылка там действительно была.
Ананасов испытал короткий прилив энтузиазма.
Однако, вытащив бутылку на свет божий, он увидел, что она пуста и суха, как передовая статья экономической газеты, а на самом дне валяется дохлая муха.
Видимо, он уже использовал неприкосновенный запас и не удосужился его пополнить.
Ананасов невольно вспомнил своего деревенского родственника дядю Федю, который во время нечастых встреч учил его жить. «Главное дело, – говорил дядя Федя городскому племяннику, – главное дело, племяш, это здоровый образ жизни. А именно, чтобы в доме всегда был рассол. Вот я, случается, выпью... часто случается, племяш... считай, каждый день случается... так наутро, сам понимаешь, жить не хочется. Но примешь рассолу ковшичек – и снова как молодой! И снова, племяш, готов к труду и обороне! Потому как в рассоле, племяш, прям-таки пропасть витаминов и прочих полезных вещей».
Рассол у дяди Феди был первостатейный, на это была поставлена дяди-Федина жена тетя Зина, которая много лет исправно выращивала огурцы и солила их в большой бочке.
Ананасов тяжело вздохнул. За неимением дяди-Фединого рассола он высосал найденную в холодильнике бутылку напитка «Байкал», кое-как побрился, оделся, соответственно настроению во все коричневое, и двинулся на место преступления.
Возле тридцать второго дома по проспекту Супружеской Верности его уже поджидал друг и напарник. Еще там ошивался судмедэксперт Кащеев, унылый лысый тип неопределенного возраста, и фотограф Опричный, суетливый молодой человек в клетчатой кепке с ушами. Чуть в стороне, теснимые двумя пожилыми милиционерами, волновались зеваки из числа гражданских.
– Опричный, не мелькай! – взмолился Ананасов, мучительно морщась. – Понедельник же! Сам понимаешь!