— Тебя ищу, — ответила я почти чистую правду, — ты не думай, я по делу…
Он почему-то слегка покраснел, потом оглянулся на работяг и сказал им совсем не таким голосом, как раньше:
— Ну вы тут.., это.., разберитесь! — И, не сдержавшись, добавил:
— Сидоров… Чтоб у меня без кувалды!
— Андреич! — истово воскликнул Сидоров, ударив себя в грудь. — Обижаешь! Да чтоб я… Да ни в жисть! Что же мы — не понимаем? — И снова углубился в нехитрый трудовой процесс.
Мы с Никитой вышли в коридор, и он двинулся по нему, удивленно оглядываясь на меня и собираясь с духом, чтобы снова задать волновавший его вопрос.
— Не мучайся, — усмехнулась я, — я вообще-то только недавно узнала, что ты здесь работаешь, и решила соединить приятное с полезным. А так мне все равно нужно было на этот комбинат ехать. Я вообще-то журналист, корреспондент «Невского вестника». У тебя тут кабинет есть, или так весь день и бегаешь по цехам?
— Бегаю… — протянул Никита извиняющимся голосом. — Но кабинет, конечно, есть, мы сейчас туда идем.
Мы свернули в боковой коридор, поднялись по металлической лесенке, похожей на корабельный трап и подошли к двери с табличкой «Н. А. Козодоев, заместитель директора».
Никита распахнул дверь. За маленьким столиком сидела невысокая полная женщина средних лет в очках и вязала носок. При виде начальника она поспешно спрятала вязание в ящик стола и уставилась на Никиту преданным взором. Он махнул ей рукой, пробурчал что-то невразумительное и прошел в следующую дверь, которая вела в сам его кабинет.
Кабинет был маленький и неуютный, видно было, что хозяин посещал его редко.
Никита пододвинул мне стул, сам уселся за стол, потом подскочил и спросил:
— Тебе, может быть, кофе?
— Нет-нет, — замахала я руками, подумав, что его секретарше снова придется оторваться от вязания, а также о том, какую бурду может сварить эта грымза. Судя по обстановке в кабинете, она совершенно не следит за своим начальником Никитой. Вон, пыль на подоконнике, и вода в графине аж позеленела. Да и занавески некрасиво провисли, и никому нет до этого дела. Нет, из рук этой женщины я не хочу принимать ничего, даже кофе.
— Ну рассказывай. — Никита откинулся на спинку стула и посмотрел на меня с любопытством, чуть склонив голову набок.
Мне показалось, что время пошло вспять, и я снова — влюбленная девятиклассница. Снова сердце забилось неровно, захотелось опустить глаза в пол и дурацки захихикать.
Однако с девятого класса я все-таки немножко поумнела и не стала с ходу выкладывать Никите лишнее. Я рассказала ему, что занимаюсь по поручению газеты расследованием махинаций с недвижимостью и что по ходу дела узнала про интерес, который проявляют по отношению к Новоапраксинскому химкомбинату, и решила приехать сюда и поглядеть собственными глазами, какой интерес может представлять это предприятие для богатых и влиятельных людей?
Этим осторожным вопросом закончила я свою тираду, невольно оглядевшись по сторонам и вспомнив раздолбанную дорогу, полупустые коридоры и Сидорова с его кувалдой.
Видимо, у Никиты накипело, я задела его за живое, и он заговорил горячо и взволнованно:
— Наш директор.., не тем будь помянут, уже два года назад должен был выйти на пенсию, и там ему самое место, но у него с прежних времен везде, где только можно, остались связи и большая мохнатая лапа в Москве, в министерстве. Поэтому он сидит в своем кресле насмерть, как двадцать восемь панфиловцев под Москвой, и никому свои позиции сдавать не собирается. А комбинат он губит!
Он упорно и целенаправленно ведет его к банкротству!
Никита вскочил с места и забегал по кабинету. Я с трудом скрыла улыбку — такой он был забавный.
— Два года назад уехал встречать Новый год на Канарские острова, не оставив распоряжений по уплате налогов. Я сунулся в бухгалтерию, срочно нужно проплатить большую сумму, а главбух без санкции и без подписи директора отказывается. Она тоже в пенсионном возрасте и только на дружбе с Марленом Касьяновичем и держится, поэтому без его приказа и пальцем не шевельнет. Это директора нашего так зовут — Марлен Касьянович, — пояснил Никита и продолжил:
— В результате у нас появилась недоимка по налогам, на нее набежали пени и штрафы, и все это растет как снежный ком!
Никита оглянулся на меня, требуя сочувствия, но его речи не произвели на меня сильного впечатления. Потому что я не очень-то понимала, что такое недоимки, пени и штрафы. То есть слова-то известные, но вот как их применить конкретно…
— Наш комбинат, — продолжал Никита, — закрытое акционерное общество, и этому обществу принадлежат несколько зданий в Петербурге. Можно было вовремя продать какое-нибудь из этих зданий, расплатиться с бюджетом и сохранить все остальное Вместо этого Марлен помаленьку распродал все имущество за гроши, все вырученные деньги распределил между главными акционерами, а налоговые долги продолжают расти, и все идет к тому, что комбинат объявят банкротом и выставят на продажу.
— Но если ваш комбинат — акционерное общество, то вы можете переизбрать директора? — вклинилась я в горячий Никитин монолог, потому что мне надоело слушать про бюджет, налоги и акционеров.
— Как бы не так! — заорал Никита. — Марлен со своими приближенными набирает пятьдесят один процент акций, контрольный пакет, а это значит, что он может провести на собрании такое решение, какое хочет. А хочет он одного чтобы его оставили в покое, чтобы он понемногу распродавал имущество комбината. Причем продает все за гроши, лишь бы что-то каждый раз оседало в его личном кармане.
Внезапно я тоже ощутила, что хочу одного посидеть с Никитой где-нибудь в уютном живописном месте и поболтать о прошлом.
А слушать про директора Марлена Касьяновича мне уже порядком надоело. Я вытащила сигареты и огляделась в поисках пепельницы. Ее не было. Никита, поймав мой взгляд, высыпал карандаши и скрепки и придвинул мне пустой пластмассовый стаканчик. Несмотря на то, что я призывно помахала перед ним зажигалкой, прикурить мне рыцарь с химкомбината не дал, пришлось обслужить себя самой.
— Если бы ты видела, какую он себе отгрохал дачу — продолжал Никита развивать наболевшую тему про директора.
Я оживилась: про дачу стало гораздо интереснее.
— Это не коттедж, это дворец! Честное слово, Петр Первый жил в гораздо худших условиях!
— Ну уж, — усмехнулась я, — а как насчет Екатерины Второй?
— Ты думаешь, я преувеличиваю? — Никита так разгорячился, что даже не заметил моего сарказма — Во всяком случае, летний дворец Петра Первого, тот, который в Летнем саду, — меньше, чем марленовский особняк!
Взъерошенный, он совсем не похож был на комиссара Каттани. Насколько я помнила Никиту, завидовать чужим особнякам было не его амплуа. Я поняла, что тут все гораздо серьезнее.