— За что же вы сосланы?
— А разве этого недостаточно?
— Но…
— Да, — подхватил Ениколопов, — были и причины! Я принимал участие в покушении на витебского губернатора.
Сергей Яковлевич закинул руки назад, покачался с носков на пятки, вздернул подбородок.
— Вот как?
Почему-то он даже не был удивлен; ему только не нравилась улыбка на лице Ениколопова — почти издевательская, с наглецою в глазах.
— Именно, князь, — продолжал эсер (иногда врачующий, а иногда убивающий). — У нас ведь как? Одни — типография, другие — экспроприации, а мне… губернаторы! Губернаторы, ваше сиятельство, — заключил он цинично, — это моя партийная специальность!
— Вы довольно… откровенны, — вспыхнул Мышецкий.
— Но вы же довольно… прогрессивны! — ответил врач. Сергей Яковлевич дал понять, что он собирается уходить.
Немного замялся, ожидая поклона. Но поклона не было, и он повернул на выход, также не поклонившись. Возле дверей, однако, задержался.
— У меня просьба, — сказал он. — Велите открыть парадный подъезд. Терпеть не могу задворок.
И только тогда Ениколопов ему поклонился:
— Вот это я обещаю вам, князь…
6
Вечером он почти выпал из коляски — разбитый, усталый и отупевший от обилия впечатлений. Чиновники (в тугих мундирах, запаренные, голодные) из присутствия не уходили — ждали его с душевным содроганием.
Сергей Яковлевич поднялся к себе, впервые скинул крылатку. Размял пальцы, сведенные за день в тесных перчатках. Огурцов затеплил перед ним ароматную свечу, чтобы освежить в кабинете воздух.
— Спасибо, — не сразу заметил услугу Мышецкий. — Пусть же господа чиновники приготовятся… Сейчас я выйду!
Огурцов шагнул, и его тут же швырнуло через три половицы.
— Вы — что, пьяны? С утра вы ходили ровнее.
— Годы, ваше сиятельство… — ответил старый чиновник. Сергей Яковлевич еще раз пробежал глазами «брульон», данный ему Мясоедовым; возле фамилий чиновников, заподозренных при ревизии, стояли отметки: «подл… берет… растленен… низок!»
— Ну, ладно. — Мышецкий поднялся. — Проведите меня…
Электрическая станция работала скверно, лампы мигали, и в полумраке парадного зала безлико застыли уренские заправилы. Коротко приветствовав своих будущих сослуживцев, князь прошел вдоль шеренги выпуклых животов, впалых грудей, опущенных плеч и согнутых спин.
Лиц он почти не различал в потемках громадного зала, да, впрочем, и не желал их видеть, — слишком свежи были впечатления дня: ночлежка, казарма для сирот, тюремный частокол, трущобы Обираловки, старуха на круглом столе и прочее…
— Господа, — обратился Мышецкий, — кто из вас губернский предводитель дворянства?
Ему объяснили, что господин Атрыганьев не присутствует здесь, ибо еще вчера соизволил выехать из города в имение.
— Вчера? — переспросил Сергей Яковлевич. — Однако ему должно бы знать, что я приезжаю сегодня… Ну, хорошо!
Мимо него потянулся ряд советников правления, Сергей Яковлевич миновал его без вопросов и пожеланий. Задержался лишь возле губернского прокурора.
— Сударь, — сказал он ему, — сегодня я посетил вашу Бастилию… Там я видел несчастных, которые (если можно им верить) не знают, за что сидят.
— Да знают они, ваше сиятельство всё знают, — добродушно пояснил прокурор, — Притворяются только…
— Вот как? Во всяком случае я советую вам наведываться в тюрьму почаще… Разберитесь!
Прокурор забубнил что-то о тяготах своего положения, но Сергей Яковлевич уже походил к губернскому статистику:
— Как вы организуете работу комитета?
— Очень просто, ваше сиятельство. У меня есть графы: баранов — в одну графу, коров — в другую. Для людей заведена у нас особая ведомость: баб — в левую, мужиков — в правую. А ежели, скажем, вот бревна или кирпич…
На груди статиста покоился значок «XXX лет беспорочной службы», и Мышецкий остановил его:
— Довольно!
Он вспомнил о Кобзеве — статистик нужен; но решил не спешить: Ивана Степановича он прибережет. Всегда найдется более нужное. Более важное.
И махнул рукой, открещиваясь:
— Бог с вами, можете продолжать… Баранов — в одну, баб — в другую. А-а, вот и вы, сударь!
Перед ним стоял, улыбаясь, как старому знакомцу, титулярный советник Осип Донатович Паскаль — тот самый, что первым засвидетельствовал сегодня свое почтение.
Мышецкий подвытянул из-за обшлага «брульон» сенатора: напротив фамилии Паскаля стояла жирная отметка — «главный вор, но не уловляется».
— Вы продовольственный инспектор?
— Именно так, ваше сиятельство.
Паскаль склонился перед ним, но Мышецкий выговорил:
— Спешу предварить ваше усердие. Со мною вы служить не будете.
— Позвольте, ваше… Верой и правдой…
— Не просите. Уже отставлены. По «третьему пункту!» Осип Донатович Паскаль покинул шеренгу, бормоча вслух что-то о правосудии и о том, что он проживет и без службы. Да, он проживет и так, — ничуть не хуже…
Еще одна фигура — мужчина в соку, только слабоват на ноги, даже штаны трясутся от страха.
— Ваше место по службе, сударь?
— Губернский инженер и архитектор Ползищев… поклонник Ренессанса в титулярном чине!
— Весьма приятно, господин Ползищев.
Глядя на него, Мышецкий вдруг вспомнил стихи Козьмы Пруткова: «Раз архитектор с птичницей спознался!» — и не мог сдержать нечаянной улыбки. Так и отошел, ничего не сказав, чтобы не прыснуть.
— Тюремный инспектор Уренской губернии. «Ага, голубчик, попался».
— Вон отсюда! — гаркнул Мышецкий. — Я не желаю видеть вас даже… Прокурор! Выставьте его самолично за двери. Вы также повинны в том безобразии, которое сообща развели в остроге. Под суд отдавать буду!
В рядах чиновников кто-то прочел молитву: «Спаси, господи, люди твоея…»
Следующая фигура — так себе, ничего особенного:
— Советник казенной палаты — Такжин, Гаврило Эрастович.
Заглянул в «брульон»: об этом господине ни дурного, ни хорошего. И тогда Мышецкий брякнул наугад:
— Какие изобретены вами конкретные формы для пропитания голодающих в случае недорода?
Полная растерянность — его даже не поняли:
— Питание, ваше сиятельство?
— Ну да. Питание…
Он повернулся к другому чиновнику.
— Потулов, — проскрипел тот. — Многосемейный…
— Тоже по казенной палате? — спросил Сергей Яковлевич.