— Гип-гип-ура нашей предусмотрительной Джейн! — закричал Сирил, пробуждаясь от вызванной полнейшим отсутствием перспектив спячки. — Я предлагаю пойти гулять немедленно!
Единственное, о чем их попросила старая нянечка, это быть очень внимательными на перекрестках, а лучше так и вообще всякий раз, как им вздумается перейти на другую сторону улицы, просить о помощи полицейского. Но дети прекрасно разбирались в перекрестках, так как жили в Камдентаунском районе с его оживленнейшей Кентиштаун-роуд, по которой в любое время дня и ночи, как сумасшедшие, носились железные трамваи, грозя переехать своими безжалостными колесами первого встречного-поперечного.
Они пообещали вернуться дотемна. Это было очень умно с их стороны, потому что на дворе стоял июль, и темнота ложилась на город не раньше одиннадцати часов вечера — то есть, по крайней мере, через час после того времени, когда им полагалось быть в постели.
Итак, дети отправились в Сент-Джеймсский парк, имея в карманах по огромному ломтю хлеба и не поддающейся никакому определению массе вафельных крошек, предназначавшихся для кормления тамошних уток. Повторяю, они отправились в парк, но так туда и не попали.
Вы, конечно же, знаете, что между Фицрой-стрит и Сент-Джеймсским парком протянулась целая паутина маленьких улочек и что если все время придерживаться прямого пути, вам неизбежно придется пройти мимо огромного количества всяческих лавочек и магазинчиков, не остановиться возле которых является самым настоящим преступлением. Понятно, что дети останавливались и по несколько минут торчали у каждой мало-мальски приличной витрины, разглядывая золотые кружева и перламутровые бусы, картины и статуэтки, платья и шляпки, омаров и устриц — одним словом, все те на редкость привлекательные вещи, какие имеют обыкновение выставлять в своих витринах лавочники. И чем дальше отходили они от дома номер 300 по Фицрой-стрит, тем легче становилось у них на душе.
Наконец, повинуясь очередному бесшабашному приказанию Роберта, которого девочки, желая сделать ему приятное, избрали на сегодня капитаном (Роберт был и впрямь польщен, а Сирил не решился возражать, опасаясь, что его заподозрят в самой что ни на есть черной зависти), дети свернули за ближайший угол и очутились на маленькой извилистой улице, где — о счастье! — их глазам предстали самые завлекательные лавки на свете. Я, естественно, имею в виду лавки, где продают всяческую живность. Дети немедленно устремились к большой витрине, сверху донизу уставленной клетками с певчими птицами. Птицы были всех цветов и обличий, и дети любовались ими до тех пор, пока не вспомнили, как однажды им вдруг захотелось иметь крылья — и они их получили. Это воспоминание немедленно навело их на мысль о том, что всякое крылатое существо наверняка испытывает неимоверные страдания, томясь в тесной клетке и не имея возможности лететь, куда ему вздумается.
— Ох, не завидую же я этим несчастным птичкам! — резюмировал Сирил. — Пойдемте отсюда!
Они отправились дальше. На ходу Сирил обдумывал план побега на Клондайк, где он в считанные дни мог бы сколотить себе огромное состояние, открыв золотоносную жилу. Это состояние должно было пойти на покупку всех томящихся в неволе птиц, какие только имелись в мире, с целью их немедленного и необратимого освобождения. Между тем дети подошли к лавке, где продавались кошки, но кошки тоже оказались в клетках, и Сирилу пришлось включить в свой план освобождение всех на свете зарешеченных кошек, которых затем нужно было как можно быстрее распределить по каминным коврикам, являющимся, как известно, их обычным местом обитания. Рядом с кошачьей лавкой стоял магазинчик, в котором продавали собак, и, нужно сказать, зрелище это было не из приятных, потому что половина собак была опять-таки в клетках, а другая половина сидела на цепи, но и те и другие призывно заглядывали детям в глаза и нетерпеливо помахивали хвостами, как бы говоря: «Купите меня! О, пожалуйста, купите меня! Возьмите меня с собой! Купите меня — и моих несчастных братьев тоже! Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!» Это самое «пожалуйста» настолько явно проступало сквозь их негромкие подвывания, что дети едва не расчувствовались до слез. Впрочем, подвывали далеко не все — вот, например, здоровенный ирландский терьер так зарычал, когда Джейн протянула руку, чтобы погладить его.
— Рррр! — казалось, говорил он, скосив на детей свои большие черные глазищи. — Вы не купите меня. Никто и никогда меня не купит, и мне так и придется помереть в этом чертовом ошейнике. А впрочем, мне на это в высшей степени наплевать!
Не знаю, уразумели ли дети хоть слово из всего того, что он «говорил» — но однажды им довелось пожить в осажденном замке, и они прекрасно понимали, как неприятно находиться в ситуации, когда тебе очень хочется выйти погулять, а тебя не пускают.
Естественно, они не могли купить ни одной собаки. Правда, для очистки совести они осведомились о цене самой миниатюрной из них — и в ответ услышали, что она стоит шестьдесят пять фунтов! Дети не могли знать, что эта крохотная шавка была самым что ни на есть настоящим японским декоративным спаниелем, приходившимся чуть ли не родным братом тому, с которым Королева, в бытность еще Принцессой Уэлльской, позировала для своей парадной картины. А потому они решили, что, раз такой незначительный комок шерсти стоит так дорого, то цена остальных псов наверняка зашкаливает за тысячу фунтов, и отправились дальше.
Они шли по улице, больше не обращая внимания на птичьи, кошачьи и собачьи лавки до тех пор, пока не очутились у витрины магазинчика, где были выставлены на продажу животные, которым, судя по их виду, было абсолютно безразлично, находятся ли они на свободе или в тарелке с супом. Там были белые мыши и золотые рыбки, актинии и прочая аквариумная нечисть, ящерицы и лягушки, ежики и черепахи, ручные кролики и морские свинки. У этой витрины дети задержались надолго. Они кормили морских свинок кусочками хлеба и попутно прикидывали, удастся ли им поселить одного из пепельно-серых ушастиков на первом этаже дома по Фицрой-стрит.
— Я думаю, наша милая нянечка не будет очень сильно возражать, — сказала Джейн. — Кролики ведь такие славненькие и пушистенькие! Он наверняка сразу же научится узнавать ее по голосу и будет выполнять все ее приказы.
— Да нет же! — сказал Сирил. — Она станет запинаться об него по двадцать раз на дню. Лучше завести змею…
— Нет тут никаких змей! — поспешно произнес Роберт. — И вообще, я с ними как-то не могу ужиться — сам не понимаю почему.
— Черви тоже не годятся, — добавила Антея. — Я уж не говорю об угрях и слизняках. Наверное, люди просто ничего не понимают в животных, у которых нет ног.
— А вот папа говорит, что у змей есть ноги, только они спрятаны у них внутри, — возразил Роберт.
— Ага! А еще он говорит, что у нас есть хвосты, так они тоже спрятаны у нас внутри, — сказала Антея. — Не знаю, правда это или нет, да только это ничего не меняет. Я все равно ненавижу всех этих безногих гадин!
— Да брось ты! Куда хуже, если у них чересчур много ног, — содрогнувшись, произнесла Джейн. — Вспомни о сороконожках!
Так они стояли на тротуаре, развлекая друг друга болтовней о всяческих приятных вещах и создавая массу неприятностей для пешеходов, которым, чтобы обойти их, приходилось сходить на грязную мостовую. Сирил облокотился о крышку клетки, которая сначала — когда они исследовали решетчатую пирамиду на прилавке — показалась детям пустой, и забавлялся тем, что пытался вернуть себе расположение маленького ежика, свернувшегося в клубок при его приближении, как вдруг у него из-под локтя прозвучал тоненький, но вполне различимый голосок, обращавшийся к нему на этот раз не на туманном кошачьем или собачьем диалекте, а на чистейшем английском языке: